Бертран из Лангедока
Шрифт:
Дамы слушали, замирая.
Жил некогда на севере волшебник Мерлин (так начал граф Риго). Он совершил немало дивных дел и предсказал многое из того, что уже сбылось. После этот Мерлин заснул вечным сном, но, говорят, настанет день, когда он пробудится.
Однажды, когда Мерлин был еще в силе, повстречался ему один рыцарь, весьма отважный и дерзкий. Больше всего на свете любил тот рыцарь соколиную охоту. Пустил он сокола, и напал сокол на огромную птицу Серые Перья. Бились они, бились, и заклевала
И рассердился волшебник Мерлин на рыцаря, которому принадлежал сокол. И проклял его, сказав, что в роду его из поколения в поколение сын будет предавать отца, а брат – брата.
Вот из какого рода по отцовской линии происходит граф Риго.
Тут граф метнул на домну Маэнц жадный взгляд. Домна Маэнц рот приоткрыла, глаза распахнула, в пальцах платок теребит – страшно ей. А домна Гвискарда де Бельджок эн Бертрану глазки строит. Думает, никто в полумраке и не увидит.
Граф Риго еще ближе к домне Маэнц придвинулся.
Но проклятие Мерлина, что над отцовским родом висит, – ничто, если подумать о роде материнском!
Домна Альенор сама видела то, о чем граф сейчас поведать хочет.
Была у домны Альенор бабка красоты неописуемой, но природы странной – должно быть, дьявольской. У нее народилось много детей, но больше прочих любила она четырех меньших сыновей и всегда с ними ходила.
За той дамой было замечено, что она рано уходила из церкви и никогда не оставалась при освящении Даров. Исчезала она незаметно, так что это не вдруг бросилось людям в глаза. Однако же приметили за ней эту странность и стали следить.
И вот однажды муж этой дамы попросил четырех рыцарей встать подле его супруги и удержать ее, когда она вознамерится покинуть церковь прежде освящения Даров.
Так и поступили.
Вошла дама в храм, раскрыла плащ, и сыновья встали по обеим сторонам матери, двое справа и двое слева. Дочитали Апостол. Дама запахнула плащ и собралась было вместе с сыновьями выйти, да не тут-то было!
Четверо рыцарей внимательно за ней следили и едва лишь сделала она шаг к выходу, как те тотчас же взяли ее за руки и вознамерились задержать.
Страшно закричала тогда та дама, а после, оставив сыновей правой руки, подхватила сыновей левой руки, обернулась птицей и улетела – только ее и видели.
Да и сама домна Альенор, сказывают, родилась в лебединых перьях – они годам к пяти осыпались…
От такого рассказа зябко стало дамам. Шутка сказать – граф Риго, потомок двух проклятых родов, родич дьявола, сидит среди них и преспокойным тоном об этом рассуждает.
А тут еще сквозняком вдруг потянуло. Дамы невольно поближе к рыцарям придвинулись. И стало в беседке тесно и уютно, и всякое колено ощущало близость другого колена, а руки сплелись, будто возлюбленные в объятиях.
Домна Гвискарда де Бельджок голову набок склонила и почти положила ее на плечо эн Бертрана.
Домна Гвискарда говорит:
– Как страшно то, что вы рассказываете, эн Риго!
Сама же умильно на эн Бертрана поглядывает.
Граф Риго отвечает домне Гвискарде:
– От дьявола мы пошли, к дьяволу и придем. Так и отец наш говорит.
Готфрид подтверждает:
– Да, так отец наш говорит. Да и сами мы так думаем.
Домна Мария на то молвит:
– Должно быть, ужасно жить с такими мыслями.
Граф Риго криво усмехается.
– Мы с рождения к этому привыкли.
Тут вбегает малолетний паж и подает домне Марии цветок. Домна Мария целует пажа в губы. Все смеются. От смущения паж едва не лишается сознания. Пажу дозволяется остаться и слушать рассказы знатных сеньоров о дьяволе.
Помолчав ровно столько, чтобы ожидание стало жгучим, эн Бертран неторопливо начинает:
– Когда я был таким, как нынче этот паж, я своими глазами видел дьявола…
В трех часах езды на скорой лошадке от замка Борн стоит Далонское аббатство. Из поколения в поколение рыцари из обоих замков приносят аббатству щедрые дары, и неустанно возносят монахи мольбы за души сеньоров де Борн и де Аутафорт.
Какое же облегчение испытал дядька Рено, когда Итье де Борн поручил ему доставить в Далон десятилетнего Бертрана, дабы тот получил в стенах аббатства надлежащее образование! Ибо с годами все злее и изобретательнее становились шутки старшего господского сынка, в то время как младший, подрастая вместе с кормилицыным ублюдком, названным без затей, Пейре, радовал кротостью и тихим нравом.
Сдал Рено непривычно присмиревшего Бертрана аббату Рожьеру с рук на руки, неуклюже, но от души приложился к Далонским святыням, да и поехал прочь, в замок Борн, – наслаждаться тишиной и покоем.
А Бертран остался в огромном монастыре, будто Иона во чреве кита.
Монастырь, превосходящий размером замок Борн, обнесенный крепостной стеной с воротами, засел высоко на холме. Вниз по склону бесконечно сбегают поля. Часть из них возделывают монахи, прочие отданы «бородатым братьям», полумонахам из простонародья.
Рослый, широкоплечий, огромный в облачении из грубого белого сукна, с откинутым за спину черным капюшоном, – широким шагом шагает аббат Рожьер. Издалека присматривается к новому воспитаннику – кто таков, с кем из родителей обличьем схож.
Выходило так, что больше походил Бертран на отца своего Итье. А еще больше – на деда, Бертрана.
Тощий долговязый подросток – за лето вытянулся, волосы до белизны выгорели – глядит на аббата: хоть и против солнца, а не щурится.
Остановился аббат Рожьер в двух шагах, голову склонил. Осмотрел мальчика слева, осмотрел справа. Кликнул отца келаря и велел устроить молодого сеньора.