Бертран из Лангедока
Шрифт:
Аббат подозвал его к себе.
– Помоги мне добраться до постели, – сказал аббат Рожьер.
Бертран протянул ему руку, и они вместе дошли до дортуара, где монахи спали под одним большим шерстяным одеялом. Аббат Рожьер грузно осел на кровать. Бертран подал ему воды, а после встал на колени и погрузился в молитву. Так прошло довольно много времени.
Затем аббат Рожьер заговорил.
Тут Бертран увидел, что рассвет давно уже наступил и что аббат будто постарел на десяток лет.
Аббат Рожьер спросил:
– Ты
– Да, – еле слышно проговорил Бертран.
Аббат Рожьер встретился с ним глазами и улыбнулся.
– Я не ошибся ли, Бертран, – ведь ты хочешь стать монахом?
Бертран растерялся.
– Иногда мне кажется – да, – вымолвил он наконец нерешительно.
– Что ж, если захочешь, ты станешь монахом… – Пристальный взгляд. – Но ты действительно этого хочешь?
– Не знаю, – ответил Бертран. – Я жажду сразу всех дорог.
Аббат отставил в сторону глиняную кружку, из которой пил, и сказал просто:
– Что ж, пройди тогда по всем дорогам, Бертран. Возможно, тебе придется пройти их все, чтобы вернуться в Далон навсегда.
– Вы на самом деле намереваетесь уйти в монастырь, эн Бертран? – удивилась Мария де Вентадорн. – В первый раз об этом слышу.
Граф Риго, не чинясь, захохотал так громко, что у домны Маэнц заложило в ушах.
Эн Готфрид тоже был удивлен. Покачав головой, он сказал:
– Вот уж кем не могу вас представить, эн Бертран, так это цистерцианским монахом. В белом облачении, с черным поясом…
– Особенно – с поясом, – протянула домна Маэнц и поглядела на эн Бертрана так откровенно, что домна Гвискарда подняла левую бровь и поджала губы.
Эн Бертран повернулся к эн Готфриду.
– Кто знает, мессен Рыжик, как обернется жизнь. Одно могу сказать наверняка: если чудеса и случаются, то чаще всего – именно в детстве.
Глава пятая
Константин де Борн
В конце лета народился у домны Айнермады мальчик.
Дитя было на диво крепким и горластым. Роды прошли легко, так что когда по случаю крестин прибыли гости, домна Айнермада могла уже выйти их встречать – рослая, под стать мужу, женщина с раздавшейся немного талией, с веснушками на полных руках. Густо увиты синими лентами длинные золотистые косы – до поздней зрелости сохранила их домна Айнермада, а вот зубов потеряла уже немало – по одному на каждого сына, а дочь забрала целых два. Стояла, отступя на шаг, позади мужа своего Бертрана, вся как позднее лето – изобильная, слегка тронутая уже увяданием, но еще полная сил.
И дети ее подросшие тоже вышли к гостям: старший, тринадцатилетний Бертран, что художеству трубадурскому оказался весьма привержен; меньшой, одиннадцатилетний Итье, воинственный
За спиной у домны Айнермады кормилица неловко трется. Молока в этот раз не прибыло, пришлось мужичку из деревни брать. Лицо ей умыли, волосы кое-как под покрывало убрали, юбку новую спроворили. Свой младенец у мужички на одной руке – спит, точно Божий ангел; Бертранов сынок на другой – заливается страшным ревом.
Ехать гостям недалеко: от Далонского аббатства три часа пути к закату, от Аутафорта – всего-то два на юг. Аббат Амьель выбрался из крытой повозки весь разбитый, хоть и недолгой была дорога. Охая, за поясницу взялся. Возница, монастырский служка с глупым крестьянским лицом, лошадке чмокнул и поволокся к конюшням – распрягать да на отдых устраивать.
Чинно поклонилась аббату хозяйка, под благословение подошли воспитанные старшие дети, а на братьев глядя – и девочка Эмелина. После же обнял Бертрана Амьель и сказал ему на ухо:
– Я от твоего имени Константина сюда пригласил.
И ощутил, как строптиво шевельнулись под обнимающими ладонями острые плечи Бертрана.
– Что? – сорвалось у Бертрана поневоле.
Аббат Амьель Бертрана выпустил, пальцем ему погрозил.
– Эй, эн Бертран, вспомни, что ты обещал сеньору своему Оливье!
– Что не сверну шею Константину, покуда жив эн Оливье. Более же ничего.
– Так подтверди обещание это, – сказал аббат. – Иначе с тяжелым сердцем уедет в Святую Землю друг мой и отца твоего покойного. Незачем ему оставлять прекрасный Лангедок с грузом печали и забот. В такой путь человек пускается налегке, так не утяжеляй ему ношу.
Бертран проворчал в ответ что-то невразумительное. Амьель брови нахмурил.
– Бертран, Бертран, уходят твои годы, а ты совсем не меняешься. Помню твои злые шалости, когда еще мальчиком жил ты в монастыре.
Бертран хмыкнул.
– И сейчас добрее не стал.
– Помню, как дурачил ты бедного Талейрана… – продолжал аббат.
– И до сей поры забавы этой не оставил, – согласился Бертран.
– И плакал от твоих злых проделок Талейран, – сказал Амьель.
– И до сих пор плачет, – признался Бертран.
– Помню, как воровал ты в монастырском саду яблоки еще зелеными, – с легкой укоризной добавил аббат.
– И это делал, и многое другое, – с готовностью подтвердил Бертран.
– И сколько ни наказывали тебя, сколько ни бранили, так и не перестал ты воровать эти зеленые яблоки.