Бертран из Лангедока
Шрифт:
Рено женщину по заду потрепал, к поросенку носом потянулся.
– Смотри ты, – сказал один из солдат эн Константина, – Рено! Вечно он вовремя придет. Чуешь ты, что ли?
– Чую, – подтвердил Рено, усаживаясь возле костра на солому (специально натаскали из крестьянских домов; и воинам господским удобно, и крестьянам не в убыток, небось от холода блохи передохнут).
– Как же ты нашел нас? – спросил молодой солдат.
– По запаху, – сказал Рено.
Ему поднесли, надев на широкий нож, нежное, истекающее жирком мясо. Улыбку в бороде пряча, Рено зубы в него вонзил, похвалил невнятным
Остальные тоже чавкать принялись. И растрепанной женщине кусок уделили.
Рено новостями делиться не спешил. Голоден был, да и замерз. Обтер лицо ладонью, нож о штанину очистил от жира, в ножны спрятал. Поблагодарил за угощение, встал.
– Где господин-то наш? – поинтересовался у солдат.
Те показали, в каком доме остановился эн Константин. Рено неспешным шагом туда и направился.
Эн Константин спал на полатях, во сне вольно разбросав руки и приоткрыв губы. Крепко спит меньшой брат Бертрана де Борна, едва слюну из угла рта не пускает. Намаялся. Поневоле умилился Рено, вспомнив эн Константина ребеночком, младшим из воспитанников дядькиных. Старший-то, Бертран, уже подвиги совершать пытался, мечом вовсю махал, а Константин в ту пору еще дитем был. Нежный, тоненький. После уж, неожиданно, в один год, вырос, в плечах раздался, хрупкость детскую утратил. Ничего от того трогательного мальчонки не осталось в эн Константине. И все равно нет-нет, да вспомнится Рено, как обижал Константина неугомонный и дерзкий старший братец и как, наплакавшись, засыпал Константин где его сон застигнет, – то на лавке в людской, то на псарне, то прямо посреди двора…
Эн Константин открыл глаза.
– Я не сплю, Рено, – проговорил он спокойно.
Рено удивления ничем не показал. Сел на сундук против полатей, кулак в бедро упер и бороду на Константина наставил. Молчал.
– Был в замке? – спросил его Константин.
Рено кивнул.
– Все выследил и осмотрел, – добавил он. Вздохнул протяжно и вдруг рыгнул, запахом лука и жареной свининки Константина обдав. – Трудно будет выкурить их оттуда… Хорошо, про подземный ход не ведают, но коли придется брать Аутафорт прямым штурмом, не слишком нам это поможет.
– Да кто там засел-то? – нетерпеливо спросил эн Константин. И высказал с замиранием сердца, будто страшась опасного зверя потревожить: – Граф Риго?
Рено покачал головой.
Константин приподнялся на локте.
– Альгейсы?
– Нет, – сказал Рено. – Ваш старший брат Бертран.
Факел в одной руке, меч в другой, – Бертран обежал всю башню. Дважды оскользнулся на собачьем дерьме, отчего в бешенство впал и толстого белого щенка, выскочившего навстречу с радостным воплем, зарубить хотел. Хорошо, Хауберт удержал – брабантский головорез неотступно при Бертране находился, опасаясь, как бы не случилось чего-нибудь такого… непредвиденного… из-за чего «одиннадцать апостолов», скажем, не получат обещанных денег.
Ни следа Константина эн Бертран в замке не обнаружил. Если не считать пса, да еще, может быть, каких-нибудь попрятавшихся слуг, башня была пуста.
Брабантцы вытащили из-за котла необъятную стряпуху. Господа Аутафорта весьма ценили эту достойную женщину, а с собой не взяли по той
Сперва щипали и гоготали, слушая, как она ругается. После приласкать попытались, однако схлопотали увесистых тумаков, по два на брата – самое малое. Убедившись в том, что бабу словили разворотистую, оставили ее в покое.
Спросили, где господа-то.
Стряпуха лишь ругалась невнятно и лишить ее жизни просила. Мол, по всему видать, последние времена настали, коли такие зловредные мужланы в благородном замке хозяйничают.
Так ничего от глупой бабы и не добились. Отпустили ее к котлам – пусть варит.
Убедившись в том, что замок действительно оставлен и что ни Константина, ни Агнес, ни Гольфье-малого здесь нет, Бертран спустился из оружейной на третий этаж, где помещались спальни и были печи. Сдернул на пол со стены ковер, подняв тучу пыли, сердито ногой пнул. Под ковром обнаружилась плесень.
Подбросил несколько поленьев в печь. Еще раз огляделся по сторонам, снял шлем, расстегнул пояс и бросился на кровать, спугнув мышь, которая точила под шкурами забытую корку.
Стоило бежать сюда! Мчался ведь по винтовой лестнице, едва не упав по дороге, – так спешил в опочивальню, еще теплую, еще надышанную. А ведь и вправду, по всему видать, что гордая Агнес де ла Тур и недотепа Константин недавно с этого ложа поднялись.
С досады переворошил все одеяла, разбросал плащи и рубашки, на сундук в спешке вываленные, – торопились, когда убегали, захватили первое, что под руку попалось.
Красивые рубашки. Теплые плащи с меховой оторочкой. Шитье золотое и серебряное, вышивки искуснейшие…
Запрокинув голову, Бертран рявкнул в пустое пространство:
– Хауберт!
Знал: где бы ни был наемник, непременно услышит.
По всей башне, по всем четырем ее этажам и уж конечно по винному погребу, грохоча, бродили брабантские солдаты – свора полудиких псов, дуревших от скуки после того, как в этой стране закончилась война. Теперь только и гляди, чтобы в горло своему нанимателю не вцепились…
Бертран еще раз крикнул:
– Хауберт!
И почти тотчас же, раздосадованный, повернулся на скрип двери. А это сам Хауберт-Кольчужка на зов пожаловал. Как не откликнуться, коли эн Бертран призывает столь настойчиво… Красная с мороза рожа глянула из кольчужного капюшона. Толстая рожа. И всегда-то румяная, а сейчас и вовсе пылающая, будто печка. Щеки у брабантца, как у младенчика. Кольчужный ворот подпирает их, будто нарочно ради пухлости подвязанный. На руках у Хауберта возится давешний белый щенок, тяпнуть норовит.
– Нету их, – доложил Хауберт, невольно расплываясь в улыбке. – Никого нету. Ни госпожи, ни брата вашего.
– Может, есть да вы не признали?
– Насчет госпожи – не скажу. Ребята поймали у котлов какую-то бабищу, говорит – стряпуха. Может, это и есть госпожа… Да только очень уж сомнительно. Норовом та баба – сущая корова, да и из себя – в четыре обхвата…
– Болван, – сказал Бертран.
Хауберт ухмыльнулся.
– А что до господина, то тут, мессен, ошибки быть не может. Ежели он вам и вправду брат родной, то уж его-то мы бы всяко узнали…