Бертран из Лангедока
Шрифт:
Дама Айнермада навстречу супругу вышла. На руках меньшого сынка, Константина, держала. А старшие дети – Бертран и Эмелина – возле матери стояли, на отца глядели, улыбались.
Эн Бертран даму Айнермаду поцеловал сердечно, меньшого сынка за щеку щипнул, дочке Эмелине нежно ручку чмокнул, со старшим сыном обнялся дружески, поблагодарил за то, что хорошо о матери заботился.
Два дня после возвращения эн Бертран ничего не делал. Ровным счетом ничего. Отсыпался и отъедался, даже растолстел немного.
Дама Айнермада ни о чем его не расспрашивала. Ждала, пока сам
Бертран же только справился о том, не возвращался ли жонглер Юк и нет ли от него вестей. Узнав, что сгинул бездельник бесследно, лишь вздохнул.
После всего, что мы уже слышали об эн Бертране, трудно поверить, будто он действительно согласился довольствоваться половиной доходов, приносимых землями Аутафорта.
Нам – и то трудно. Так что говорить о домне Айнермаде – ведь она знала Бертрана несравненно лучше нашего.
И потому затаила она в сердце печаль и не знала ни минуты покоя с тех самых пор, как эн Бертран, ее супруг и господин, возвратился из Лондона.
Пока эн Бертран на кровати валялся, лютню рассеянно теребил и по жонглеру Юку скучал, была тревога еще тихой и много воли не забирала. Так, скреблась себе мышкой в потаенных закутках души, не мешая ходу повседневных дел.
Но затем эн Бертран с кровати восстал, во все лучшее оделся и, взяв с собой старших сыновей, в Аутафорт отправился. Вот тут-то тревога и запылала лесным пожаром.
Да разве Бертрана остановишь, разве станет он кого-нибудь слушать?
Жену свою, домну Айнермаду, эн Бертран искренне любил и любовью ее дорожил. И это никак не мешало ему куртуазно ухаживать за Маэнц де Монтаньяк, за Гвискардой де Бельджок, за Матильдой-Ланой, супругой Генриха Саксонского, и еще за некоторыми другими дамами, которых здесь нет времени перечислять.
Но никакие на свете дамы, даже самые прекрасные и достойные любви, не могли помешать эн Бертрану делать то, что он считал нужным.
Поэтому смотрела домна Айнермада, как удаляется от замка Борн сеньор Бертран, сопровождаемый двумя своими подросшими сыновьями – крепкими, красивыми юношами (сколько сил на них положено!) – и не утирала бегущих по щекам обильных слез.
О решении, которое вынес король Генрих, в Аутафорте было уже известно. Константин де Борн в душе так и кипел, однако злобу в себе давил, ибо Адемар Лиможский вдруг заявил, что решение это правильное, – не с руки младшему брату быть как бы сеньором над старшим. А Элиас Перигор – тот вообще ничего не сказал. Он воевать не хотел. Ни с Бертраном, ни с Константином, ни с Адемаром, ни тем более (Боже упаси!) с графом Риго.
А домна Агнес молчала…
В качестве посредников между соперничающими братьями согласились выступить граф Риго и аббат Амьель. Встречу нарочно в Аутафорте назначили – для торжественности.
Бертран, конечно же, последним явился. Как всегда, произвел очень много шума и грохота, покрасовался и так, и эдак, распугал кур и прислугу, а после у всех на глазах с графом Риго дружески обнялся. У эн Константина (как оно и ожидалось) челюсть отвисла. Эн Бертран на
Граф Риго Бертрана из объятий выпустил, сыновей Бертрановых громогласно нахваливать принялся. Вот, мол, какие молодцы. В отца удались, сразу видать. А уж отец их какой молодец – таких поискать еще. Особенно же хвалил граф Риго младшего, Итье, – за преданность и бесстрашие.
Всем уже надоело смотреть и слушать, как милуются эн Бертран с графом Риго, а граф все не унимался, и Бертран его подзуживал.
Наконец угомонились эти двое. И разговор о деле пошел.
Сводился этот разговор к той скучной теме, что доходы с земель, принадлежащих замку Аутафорт, будут теперь оба брата делить поровну. Ибо и в самом деле противно всем законам и установлениям, чтобы младший брат сделался как бы сеньором над старшим, и чтобы старший оказался как бы его вассалом. А ведь именно эта несправедливость и имела место с тех самых пор, как эн Константин де Борн сделался владельцем Аутафорта. Так что покушения эн Бертрана можно считать вполне справедливыми. И хотел Бертран, таким образом, лишь восстановить законность.
Все эти рассуждения не нравились ни Бертрану, ни Константину. Оба они хотели Аутафорт только для себя.
Эн Константину как-то зябко было. Догадывался, что старший брат какую-то новую, весьма хитроумную пакость затевает. Для того, небось, и с графом Риго дружбу свел. Стала у Константина земля Аутафортская как будто понемногу из-под ног уходить. И понимал Константин: не успокоится Бертран, пока не отнимет у него замок. Чуял близкую беду, да только знать не мог – как именно случится.
После долгих переговоров разделили пашни и угодья, лес и даже речку, договор составили. Аббат взял его на хранение и на прощание оставил братьям наставление о братской любви.
Насупившись, слушали аббата Бертран и Константин, друг на друга не глядели. Граф Риго украдкой позевывал. Много долгих речей о братской любви говорилось на его коротком веку, да вот толку с того было очень немного.
А аббат все заливался соловушкой. Наконец заключил торжественно:
– Обнимите же друг друга и поклянитесь отныне жить в добром согласии, разделив между собою и доходы, и честь!
Нехотя встали. Сперва Константин, потом Бертран. Приблизились один к другому. С годами сгладилась семилетняя разница в возрасте, и стали они очень похожи. Только Константин ростом пониже. И у Бертрана лицо дерзкое, а у Константина, скорее, задумчивое.
Поглядел Бертран на брата, носом посопел и вымолвил еле слышно:
– Cal croy… (Уродец…)
А после, вздохнув, обнял его – в первый и последний раз в жизни ощутив на своей груди живое тепло его тела.
Жонглер Юк отыскался в самом начале зимы – крестьяне подобрали на дороге, где он замерзал по пьяному делу. Так ослаб, что о помощи попросить уже не мог, язык не ворочался. Дотащили сострадательные мужланы пьяного бродяжку до первой лачуги, руки-ноги странничку растерли и уложили поближе к теленку. Пусть отогревается, в себя приходит.