Бес специального назначения
Шрифт:
Утром он, как водится, проснулся, но не от привычного музыкального грохота с потолка, не от зубной боли и тоскливых мыслей, а сам по себе. В дверь позвонили, Степан Федорович легко спрыгнул с кровати и пошел открывать, на ходу прихватив со стула и накинув на себя домашний халат. Старик с крашеной ассирийской бородой и в клетчатом шерстяном костюме стоял на пороге.
— Степан Федорович? — спросил старик. Степан Федорович утвердительно кивнул, завязывая поясок халата.
— Трофимов? — уточнил старик и, получив в ответ еще один кивок, продолжал: — Мой батюшка с вашим дедушкой в Рязани общее дело имели-с. Батюшка фамилии вашей задолжал, но после семнадцатого года не с руки заплатить было. Извольте получить, Степан Федорович…
И старик, опершись плечом о дверной косяк, бороду уложив на клетчатую
Впрочем, прогуляться Степан Федорович не успел. Белый автомобиль, приземистый и стремительный, как королевская акула, притормозил рядом с ним. Стекло со стороны водительского сиденья опустилось, и Степан Федорович, вдохнув аромат дорогих духов и чужой прекрасной жизни, увидел даму среднего возраста не то чтобы неописуемой красоты, но вполне миловидную. Степан Федорович ахнул, узнав в даме одноклассницу Машку Привалову, ту самую, которую тридцать два года тому назад терпеливо и безнадежно обожал и один раз даже написал стихи, начинавшиеся строчкой: «Пойми мое измученное сердце, в груди кровавый бьется молоток… »
— Я так страдала… Я долго думала, — плача, проговорила Машка, — я согласна…
Степан Федорович не стал задавать глупых вопросов: почему Машка страдала, о чем она долго думала и на что именно согласна; он сел в ее машину, и они поехали за город, где располагался Машкин пятиэтажный особняк.
Жизнь Степана Федоровича в течение последующих двух недель напоминала одиночную игру в шахматы, когда каждый проводимый ход заведомо выигрышен, а воображаемый противник, не думая сопротивляться, сам подставляет свои фигуры под удар. Такого удачного периода в жизни Степана Федоровича еще не было. Разве что три года назад, когда у него прихватило живот, а в больнице, проверив анализы, сказали: «рак желудка», но через неделю позвонили, извинились и сообщили, что перепутали результаты анализов, и никакой вовсе не рак, а всего-навсего язва. Степан Федорович и не думал никогда, что в неприятном словосочетании «желудочная язва» может содержаться такая бездна самого искреннего счастья.
Распорядок дня новой жизни Степана Федоровича теперь был таков: утром он просыпался на широкой кровати рядом с Машкой Приваловой, потом завтракал диковинными продуктами, правильных названий которых и не знал. После завтрака Привалова, прищурившись, осведомлялась:
— Ну, где?.. В спальне, в джакузи, в лоджии или в пентхаузе? — А Степан Федорович выбирал наугад, одновременно освобождая себя и Машку от одежды.
Обедали в каком-нибудь ресторане, а затем ехали делать покупки. Продавцы в магазинах улыбались, прохожие на улице при виде выходящего из белого автомобиля Степана Федоровича не шипели завистливо, а тоже улыбались, гаишники улыбались, проверяя документы; а один седоусый капитан, заглянув раз в салон и увидев там Степана Федоровича, и вовсе не стал ничего проверять, только вытянулся в струнку и козырнул, будто Степан Федорович был какой-нибудь известный киноактер.
Вечера Степан Федорович с Машкой проводили в особняке за романтическим ужином, потому что приличных театров в городе не было, в ночных клубах Степан Федорович чувствовал себя неловко, а в казино, куда они заехали однажды, было неинтересно. Степан Федорович в карты играть не умел, не говоря уже о бильярде, и о рулетке имел представление самое расплывчатое, что, впрочем, не помешало ему выиграть несколько раз на красном и на черном и дважды на зеро. Денег у него теперь было столько, что они его не интересовали. Как-то, выйдя из машины за сигаретами, он нашел потерянные кем-то бумажник, золотое кольцо, сережку с переливающимся зеленым камнем; в табачном киоске хотел было приобрести лотерейный билет, чтобы еще раз проверить исключительную свою везучесть, но отчего-то устыдился, билета покупать не стал, а ценные находки сдал постовому.
По телевизору то и дело говорили о бесконечных террористических актах, всплесках невиданных заболеваний, начиная
В конце концов Машка предложила Степану Федоровичу самое себя вместе с банковским счетом, белым автомобилем, особняком и шарикоподшипниковым заводом в Самаре. Это означало — пойти в загс и расписаться. Степан Федорович посчитал неудобным отказаться. Так как предложение поступило поздним вечером, в загс решено было идти как только наступит время рабочего дня…
На этом месте Степан Федорович не выдержал и разрыдался.
— А дальше? — спросил я, похлопывая карандашиком по исписанному блокнотному листу.
— А дальше было совсем плохо, — всхлипывая, сказал Степан Федорович. — Начался новый период, настолько ужасный, насколько прекрасный был предыдущий. Знаете, как в дурацких анекдотах? Утром вер-нулся муж и прямо с порога пообещал мне порвать… м-м… и что-то еще про какой-то флаг добавил. Я по трассе побежал в город, а на половине дороги меня подобрала машина…
— Ну, вот, — сказал я. — Это разве совсем уж плохо?
— … машина скорой помощи, — договорил, утирая слезы Степан Федорович, — сразу после того, как меня автобус переехал. В больнице перепутали истории болезни и два дня усиленно лечили от воспаления почек, в результате чего обострилась моя язва. Потом меня по ошибке повезли на операцию по пересадке сердца, но, к счастью, уронили с каталки в лестничный пролет, и я отделался только сотрясением мозга. Домой я добирался целый день, потому что на улице меня арестовали по подозрению в убийстве с изнасилованием и два часа допрашивали с пристрастием…
Губы Степана Федоровича снова задрожали.
— Банк мой разорился. Квартиру я нашел ограбленной. У Гарика наверху — празднование по поводу приобретения новой макси-магнитолы с пятитысячеваттным сабвуфером. Кое-как заснул, а когда проснулся, началось… вот это… Сперва появились безобидные красные подтеки на обоях, потом из-под пола выскочила белая крыса и обругала меня матом, потом вдруг среди дня по окнам забили молнии, потом ожила старая раскладушка и пыталась меня защипать до смерти, а после этого… ну, все остальное вы уже видели… Я двое суток под столом просидел!
— Жизнь — полоса черная, полоса белая, — сказал я, потому что Степан Федорович, прервавшись, посмотрел на меня вопросительно.
— Да! — закричал он. — Да! Раньше как было? Хорошие периоды чередовались с плохими. То пусто, то густо. Если везло, то не шибко. Но и никаких экстраординарных гадостей не случалось. Как у всех людей, верно ведь? А сейчас что-то того… зашкалило. Курительная трубка, старик с банковским чеком, у Гарика магнитофон сломался, опять же — Машка и неизвестные поклонницы. Нобелевский комитет. Куда ни плюнь, всюду одна удача. А теперь — что же? За все это расплачиваться? И какой валютой? Помогите мне, господин бес Адольф, пожалуйста. Сохраните мою жизнь, пока длится эта проклятая черная полоса — вот мое самое заветное желание. Спасите меня! Вы ведь готовы помочь мне?