Бес
Шрифт:
И никогда не было как с ним… и никогда бы не стало. Потому что мое тело и моя душа каким-то дьявольским и беспощадным образом заточены только под этого мужчину, только под него. Словно это я появилась вследствие какого-то эксперимента и была натаскана на его запах, голос, команды и на каждую молекулу, пропитанную им.
Я пыталась. Я честно все эти годы пыталась стать женщиной не с ним. Пыталась кончить. Ведь это простая физиология. Если нажимать на правильные точки, все должно работать. Но ни черта не работало. Я растирала себя пальцами до припухлостей и сильного жжения в клиторе, я пыталась это сделать водой, но, кроме болезненного дискомфорта, ничего не ощущала. Плакала от бессилия и проклинала своего палача, который
"Фригидная ледяная сука. Вот ты кто. Между ног у тебя Арктика. Надоела мне… вечно сухая, вечно морщится от боли. Не женщина, а пустышка. Ни оргазма, ни детей". Так орал мой пьяный муж, пока вдалбливался в сухое лоно своим членом, и я, глядя в потолок, мечтала, чтоб он побыстрее кончил. Половой акт всегда причинял мне боль. Всегда до того самого момента, как проклятый ублюдок, появившийся в моей жизни из самого Ада, не поставил меня на четвереньки в расплескавшейся воде после дикого потрясения и смерти несчастного охранника… я ведь должна была испытывать ужас и отвращение. Но я текла. Я увлажнилась, едва только он опрокинул меня навзничь и пристроился сзади, при первом же толчке я дернулась в спазме наслаждения и закатила глаза. Еще несколько толчков, и я содрогалась в болезненном, остром оргазме, от которого свело судорогой все тело. И я вдруг поняла, что не важно, сколько времени его не было в моей жизни, ничего не изменилось. Все это не имело никакого значения. Я по-прежнему любила его до умопомрачения, я сходила по нему с ума. Только эта Ассоль уже не умеет прощать. Она слишком много потеряла, чтобы смириться с этими потерями. Я хотела причинить ему боль. Так много боли, чтоб он корчился от нее и захлебывался кровью.
У меня теперь нет насчет этого монстра ни одной иллюзии. Он сжег в пепел, даже углей не осталось. Я могла лишь размазывать эту грязь по свей душе и понимать, что никогда мне не отмыться от нее. Я знала, какое чудовище я люблю и так же до дикости ненавижу. Гениальная машина для убийства, наделенная невероятным интеллектом, выносливостью, силой, непомерной жестокостью и способностью к регенерации, как дикое животное. Моя мать покалечила и без того больную психику Саши, она раздраконила зверя, превратила его в опасного и вечно жаждущего крови убийцу.
Он не пощадит никого. И я — один из уровней его мести моей матери. Ведь конечная точка будет связана именно с ней. Через меня он хочет причинить максимум боли мадам Ярославской… только он очень сильно ошибается. Моя боль никак не отразится на ней. Ей плевать на меня. Она еще хуже, чем сам Бес. Она — это нечто темное, совершенное по своей формуле зло. Ей плевать, сдохну я или нет, и плевать, как это произойдет. Если моя смерть не затронет ее интересов, разумеется. Никогда не забуду, как она заявила мне, что мой ребенок умер, и беспечно пожала плечами.
— Родишь еще одного от нормального человека… хотя с твоей патологией это вряд ли возможно. — она даже усмехнулась, не переставая при этом зашивать мой живот, — У нелюдя солидное, большое достоинство и он смог тебя обрюхатить. Самец высшей категории, достанет до любого угла матки, — глаза блеснули восхищением, при этом она вытянула нитку и обрезала ее ножницами, — Другой вряд ли сможет, с твоими патологиями ты будешь бесплодной. Все. Жить можно.
— Отдай мне ребенка.
— Не положено. Это не ребенок. Это нежизнеспособный плод.
— Ты не будешь на нем делать опыты. Отдай мне тело, или я перестану держать язык за зубами.
—
— Это у тебя нигде и ничего не болит.
С тех пор мы с ней почти не разговаривали. Мне тоже было наплевать, где она и что с ней происходит. Она никогда не была мне матерью… У меня был только Саша. Он был мне и матерью, и отцом, и моим Богом. Я не знала, кому мне молиться, кроме него… только Бог одним щелчком пальцев превратился в Дьявола и пришел опустить меня в чан с кипящим маслом. Саша проварит меня в нем живьем. Он будет с наслаждением окунать меня туда снова и снова, любуясь новыми волдырями и наслаждаясь криками моей агонии до полного уничтожения всего живого во мне.
Но, вопреки всему, противоестественно, необъяснимо… я оживала, и я ненавидела себя именно за это. За то, что меня разорвало от наслаждения, за то, что мысленно отдалась ему еще при первой встрече, за то, что унизительно текла от его прикосновений, от звука его голоса, от его запаха, дыхания… даже от боли, которой он беспощадно убивал меня в тот момент, когда остервенело вбивался в мое тело.
После этой ночи я лежала в своей клетке и смотрела на тусклую лампочку под потолком. Если я еще раз позволю ему себя взять я стану его игрушкой, я подсяду на него, как на кокаин и уже не смогу избавиться от этой зависимости никогда. Второй раз я сломаюсь и этого уже не переживу. Я и так вся разодрана и сшита из лоскутков. Только с виду целая, а внутри покрыта шрамами, трещинами, ранами. Нет у меня сил на новую волну ада, я не смогу пройти через то, что он мне приготовил. Я на грани. Я у самого края. Я должна найти, как выбраться отсюда, и положить всему этому конец.
И решение пришло само собой. Новенький охранник. Молодой. Какой-то зеленый и не особо опытный. На шее цепочка с крестиком, в глазах еще нет матерости и того цинизма с блеском долларов в зрачках. Я выбрала его своей жертвой. Каждое утро и каждый вечер меня выводили из клетки в душевую. По типу той, что была в лаборатории. О, Саша, продумал каждую мелочь. Даже это. Когда мы проходили по коридору, там висел график дежурств. Дни недели мне сообщала Римма. Я легко вычислила, когда МОЙ охранник бывает на сменах. Мне нужно было всего лишь заставить его сделать то, что я хочу, — вытащить меня с острова или помочь мне сдохнуть. Мне вспомнилась пресловутая Миледи и Фельтон… наверное, мне предстояло испытание покруче, но, в отличие от нее, у меня не было живого сына, ради которого стоило жить. У меня больше ничего не было. И мой Фельтон должен был помочь мне покинут это место любым способом, даже мертвой.
Наверное, это было все, что я умела делать — играть, соблазнять, совращать, искать слабые мужские места. Все его псы никогда на меня не смотрели. Он им запрещал, или таковы были правила: если ко мне приходил мужчина, он ни разу не поднимал на меня взгляд и не разговаривал со мной. Только сопровождение куда-либо и возвращение обратно. Но, видимо, Саша все же не так уж хорошо меня знал. Точнее, он знал меня совсем другой. Пока его не было, я разыграла пищевое отравление, меня выворачивало, я рвала кровью, специально оцарапав себе горло. Моя надзирательница испугалась, прибежал Фельтон. Теперь я называла его только так. Меня это развлекало. Одна мысль о том, что я выполняю какой-то план, нарушающий игру моего палача, вселял в меня бешеную энергию.
Он нес меня на руках куда-то по длинному коридору, а я обхватила его шею руками и тихо "бредила": звала маму, плакала и шептала, как мне больно. Когда Фельтон уложил меня на кушетку, то я увидела этот блеск в его глазах. Ни с чем не сравнимый блеск жалости. А еще он осмелился на меня посмотреть. И ЭТО БЫЛО БИНГО. Он меня узнал. Я увидела это по расширенным зрачкам и ошеломленному выражению лица. У него даже рот приоткрылся. А я осмелилась впиться руками в воротник его черной рубашки и простонать.