Besame mucho, клуша!
Шрифт:
— И откуда ты только все знаешь? — Способность помощницы добывать сведения лежала в сфере деятельности ее отца, друга Крутова, но неизменно поражала Василия.
— Ответ неверный.
— Назначай встречу.
— Уже назначила. Завтра. Ресторан «Барбара», двадцать ноль-ноль, кабинет на двоих. Кречет будет ждать Ковалеву без пятнадцати восемь у подъезда. Вам я вызову такси.
Зловредная тетка с пустым ведром пере бежала дорогу умышленно — в этом Лера ни минуты не сомневалась. Лера даже хотела вернуться домой
Примета выстрелила, стоило переступить порог редакции.
Дворянинович предстал перед Лерой в белой двойке, как «в белом облаке из роз», правда один, и начал с места в карьер:
— Ты собираешься возвращаться?
Странный вопрос поставил в тупик. Как будто она вышла на минуточку к соседке и заболталась.
Губы онемели, Лера еле выговорила:
— По моим сведениям, место занято.
— Твое место никто и никогда не займет. — Произнося эту ложь, Казимир без стеснения рассматривал Валерию.
Поймав этот взгляд, Валерия смутилась и покраснела. И чтобы хоть как-то защититься от наглых зрачков, по-хозяйски беспрепятственно проникающих под футболку, отвернулась:
— Я была в суде и написала заявление о разводе. — Это скорее был анонс события: Лера только собиралась нести заявление, но это мало что меняло — других вариантов не существовало в ее сознании.
— Я не дам согласия, — заявил Дворянинович. Заявление ничего общего не имело с раскаянием.
— Твоего согласия закон не требует. Ведь у нас нет детей.
— Хочешь, усыновим, возьмем в доме малютки. — Похоже, Дворянинович основательно подготовился к разговору.
— Поздно, Казик, мы опоздали это сделать ровно на твою Чижевскую.
— Далась тебе эта Чижевская, — Казимир поморщился, как от боли, — у нее уже практика закончилась.
— Надеюсь, на ваших чувствах это не отразится. Так или иначе, мавр сделал свое дело, — закончила Лера.
— Клуша, я тебя умоляю, не драматизируй.
Лера дернулась, как от удара током, и больше не слышала, что говорил Казимир. В ушах гулко стучало сердце, пульсировала кровь: клуша, клуша. Неужели она так и останется навсегда в его памяти клушей? И в душу к Лере закралась крамольная мысль: Бочарникова права, надо проучить этого негодяя.
— Я проникся, прочувствовал, осознал, — донеслось до Леры, — что еще я должен сделать или пообещать?
— Казик, — Лера остановила на муже потемневший взгляд, — зачем я тебе?
— Ты моя жена, — вспомнил оступившийся на самке тарантула супруг, — ты должна меня простить.
— Зачем?
— Затем, что это по-христиански. — Это было что-то новое. Махровый безбожник Дворянинович поклонялся только золотому тельцу и как новообращенный христианин не внушал доверия.
— Я простила тебя, — сказала совершенно искренне Лера.
— Тогда возвращайся.
— Понимаешь, я простила
— У тебя кто-то появился, — ухватился за нелепую догадку Казимир.
— Нет. Просто я не клуша, — скорее себе, чем мужу, тихо ответила Лера, но Казимир услышал.
— Ты не клуша, ты — дура, тупица, безмозглая курица, — лицо Казимира исказилось от ярости, — и ты еще пожалеешь о своем решении.
И эффектно, именно так, как никогда не умела Лера, муж вышел, хлопнув дверью.
Несколько минут Валерия не шевелилась.
О чем она может пожалеть? О том, что сидит на скамье запасных? Или о том, что осталась в тридцать пять лет одна? Или, может, о том, что у нее нет работы?
Попытки пристроиться куда-то корреспондентом или редактором ничего не дали. Казимир постарался на совесть или это пресловутая черная полоса в судьбе?
Мужу ничто не мешало придумать и запустить в народ какую-нибудь нелепицу про склочный характер собкора Ковалевой.
Заводские многотиражки или какой-нибудь пигмейский «Вестник университета» уже не казались Лере средством информации второго сорта, но и тут ее ждало разочарование: небольшие профессиональные журналы и газеты почили в бозе, гикнулись, сыграли в ящик, приказали долго жить.
Сетевой ресурс и доска объявлений «Из рук в руки» лишили Леру невинности, а фриланс придал законченность ее падению.
Лерины собеседники рассыпались в комплиментах и предлагали оставить телефоны, что не меняло сути — это были вежливые отказы.
Статьи собкора Ковалевой стали в газете редкостью, и Лерины источники, ее информаторы, с которыми она работала с десяток лет, потихоньку уплывали к действующим журналистам.
В надежде на случайную помощь Лера отыскала кое-кого из бывших однокурсников, с которыми не виделась лет, наверное, пять, и с удивлением узнала, что в профессии почти никто не остался. Получалось, что ее недавнее благополучие — заслуга Казимира. Как и низвержение.
После разговора с Казимиром Лера не плакала — перенесла это удовольствие на вечер.
Вечер обещал распитие спиртных напитков, оплакивание карьеры журналиста, личной жизни, жизни вообще и сломанного ногтя в частности.
С некоторых пор к слезам располагало вообще все. Особенно освещенные окна соседних домов, за которыми Лере представлялись сплошь семейные идиллии: детишки, любящие родители, совместный ужин за приятной беседой о пятерках в школе и успехах на работе. За каждым окном по идиллии.
В экспроприированном халате Казимира Лера только-только устроилась с ногами на широком подоконнике и едва успела глотнуть коньяку прямо из горлышка, и тут — звонок в прихожей.
Из дверного глазка открывался вид на роскошную клумбу.
— Кто там? — осторожно поинтересовалась сбитая с толку Лера и судорожно вздохнула.
— Доставка цветов, — отозвались из-за букета.
— Вы ошиблись дверью! — крикнула Лера.
— Нет, я не ошибся, Валерия Константиновна.
Лера высунулась в подъезд.