Besame mucho, клуша!
Шрифт:
Подушка подвернулась маленькая, прикрыться удалось лишь частично.
— Конечно, — взгляд Крутова жадно впитывал беззащитную Леру, — как только вижу такую вот женщину, с такой вот грудью, с такими плечами, шейкой, животиком, попкой и такими ножками — так и просыпается корысть. Она в области паха располагается, да?
— Болтун. Выбирай — я или яичница.
— Это будет трудный выбор. Яичница не может являться объектом сексуального домогательства, — с важным видом сообщил Крутов, — так что я делаю выбор
— А кто приготовит яичницу? — Лера сложилась пополам и накрыла подушку собой.
— Ты.
— Как же я приготовлю, если ты мне мешаешь?
— Я? — непритворно удивился Крутов. — Как же это я тебе мешаю?
— Верни одеяло.
— Странная зависимость. Первый раз слышу. Неужели такой рецепт? Как называется? Яичница под одеялом?
— Под одеялом я дойду до шкафа и возьму одежду, — смеясь, объяснила Лера.
— А без одеяла слабо?
Рука нырнула под подушку. Лера охнула и закрыла глаза.
— Не будет тебе никакой яичницы, — прошептала она, млея.
Ясно, что если они продолжат в том же духе, то умрут от истощения.
— Вась, а долго так может человек? Люди. Я имею в виду — партнеры, — с трудом выпуталась из словесной ловушки Лера. Жизнь сделала крутой вираж, но кто знает, что таится за следующим поворотом.
— Может, и не бесконечно, но очень долго. — Василий скроил потешную физиономию. — Оч-чень, оч-чень, оч-чень долго. Собственно, мы будем заниматься любовью почти без отдыха до ста лет.
— Твоих ста или моих? — У Леры перехватило дыхание: этот мужчина сказал «мы». «Мы, мы, мы», — покатилось эхом по организму.
— Твоих, — благодушничал Крутов, — две мумии сливаются в экстазе — что может быть прекрасней.
— Извращенец! — прыснула Лера.
— Иди ко мне.
— Вась, я тоже есть хочу. — В подтверждение этих слов в животе у Леры заурчало.
— Закажем пиццу, — решил проблему Крутов. — А пока иди сюда.
На кромке сознания возник смутно знакомый образ. Лера всмотрелась и вспомнила — муж! То, чем она занимается сейчас, называется измена. Она сделала это. Она изменила Казимиру. И это оказалось сладостнее, чем она могла вообразить.
В постели с Крутовым Лера избавилась от иллюзий: она-то думала, что Казимир — сексуальный бог, лучший из лучших. Оказалось, что сексуальным богом Казимира сделала Лерина неискушенность.
В ладонях Крутова, чутких, как у режиссера, Лерино тело пело как небольшой оркестр.
Сольную партию несмело начала скрипка, вот осторожно вступило фортепьяно, а вот гобой, он повторяет тему скрипки, но не совсем… не совсем. Чарующие звуки сливаются в многоголосье, сплетаются в узор и рассыпаются, открывая неведомое, — так рождается новая вселенная. И так три раза подряд. Три вселенных за одну ночь.
Может, она какая-то извращенка?
— Что, Лерочка, что? — подскочил Крутов.
— Я уродка, да? У меня какое-то отклонение?
— Что ты?! Какая же ты уродка, — утешил Василий, — ты только маленькое чучелко.
— Трепло.
— Да это все остальные в сравнении с тобой — уроды, а ты потрясающая, ты самая восхитительная, ты… — зашептал жарким шепотом Василий, — ты мечта, а не женщина. Думаю, ты заслуживаешь всего самого лучшего.
Лера провела пальцем по литым мышцам груди с темным островком волос между коричневыми сосками — все в точности как она представляла:
— Ты и есть — лучшее. И я сильно сомневаюсь, что заслуживаю тебя.
— Знаешь, я тоже не уверен, что заслужил такую женщину. Мы оба не уверены. Минус на минус дает плюс, — блеснул знаниями Василий, — значит, так и запишем: мы оба друг друга заслужили.
— Где запишем? — улыбнулась Лера.
— На скрижалях истории, где ж еще.
— Не-ет, — протянула Лера, — хочу в постановлении Заксобрания.
— Так это они и есть скрижали истории.
Держать язык за зубами было легче, чем держать лицо. Этой наукой Лера никогда не владела и чувствовала себя предательницей — своим видом она предавала тайну.
Лицо светилось ровным светом любимой и любящей женщины, и это свечение бросалось в глаза и ни в какую не поддавалось маскировке тональным кремом, пудрой и очками.
На это магическое свечение оборачивались мужчины на улице и шушукались за спиной коллеги.
Непосредственная Манана — вот кто не постеснялся назвать вещи своими именами.
— Любовь и кашель не скроещ, — подкорректировала фонетику Гевелия. Обрусевшая грузинка, Манана не отличала «щ» от «ш».
— Что? — Лера испугалась, будто ее поймали на воровстве. Она и есть воровка. Запустила руку в чужой карман, стянула то, что ей не принадлежит. Ей по определению не может принадлежать стареющий мачо с глазами бедуина или вождя потерявшегося в джунглях Амазонки племени. Под его мудрым правлением племя счастливо избегает войн, голода и болезней.
— Тебя не узнать, — уличала Гевелия, — глаза сияют, спина не сутулится, летаещ по редакции, будто крылья выросли. Посмотри, посмотри на себя. Десять лет сбросила.
Манана приглашала посмотреть не на себя — она приглашала посмотреть правде в глаза.
— Просто выспалась, — не очень удачно соврала Лера.
Хуже было другое: отбилось от рук не только лицо — отбились от рук мысли. Временами они делались совсем уж постыдными, если не сказать — отвязными, и не спешили становиться общественно значимыми за рабочим столом. И на сделку не шли.