Бесчестие миссис Робинсон
Шрифт:
Карслейк спросил, происходило ли это в ее спальне.
— Я находился в ее гостиной, а не в спальне, — ответил Эдвард. — Я никогда не был в ее спальне в какой-либо вечерний час.
Когда в 1856 году приезжала миссис Робинсон и переписывались ли они после этого, спросил Карслейк. Он пытался установить протяженность их общения после того, как в мае Генри обнаружил дневники.
— Время визита миссис Робинсон в пятьдесят шестом году — август или сентябрь, — сказал Эдвард, слегка изменяя свою первоначальную прикидку — конец сентября или октябрь. — Возможно, я переписывался с ней
Его спросили, когда он узнал о решении Генри Робинсона вынести дело в суд.
— До июля пятьдесят седьмого года я не знал наверняка, что мистер Робинсон подал иск против миссис Робинсон в церковный суд. Я услышал об этом от своего садовника. Отчет о слушаниях я увидел в ноябре того года. Там была пара строк, кажется, в «Таймс», о том, что получен развод. Мой садовник Джон Бермингем сказал мне, что его сестра выступала свидетельницей.
Это была Сара Бермингем, также дававшая показания в текущем деле со стороны Генри Робинсона.
А после этого он переписывался с миссис Робинсон?
— В тысяча восемьсот пятьдесят седьмом году я не вступал в переписку с миссис Робинсон, — сказал Эдвард, — и ни с кем из связанных с этой дамой людей.
Бовилл поднялся, чтобы задать своему свидетелю дополнительные вопросы, и попросил более полно описать, что ему было известно о том прошении о разводе.
— Отчет, который я видел, был помещен в «Таймс» четвертого декабря пятьдесят седьмого года, — сказал Эдвард. — Там лишь сообщалось, что мистер Робинсон подал иск против миссис Робинсон по обвинению в супружеской неверности, доктор Аддамс собирался открыть слушания от лица мужа, когда адвокат от лица жены отказался оспаривать данный иск, и суд вынес решение о разводе.
Здесь под «разводом» он имел в виду развод a mensa et thoro — запрет на совместное проживание; адвокатом, которого он упомянул, был доктор Филлимор.
Кокберн спросил Эдварда, вступала ли Изабелла в контакт с ним, пока то дело слушалось в церковном суде.
— От имени миссис Робинсон со мной не связывались, когда начался тот процесс. Я понял, что на меня намекали во время слушаний, начатых мистером Робинсоном.
Бовилл напомнил Кокберну, что доктора не могли допрашивать по иску в церковный суд.
Кокберн поправил его: правда, что его не могли допрашивать ex proprio motu (по его собственному желанию), сказал он, но если бы миссис Робинсон предпочла оспорить иск, то могла бы сделать его свидетелем.
Эдварду разрешили покинуть свидетельское место. Он вел себя сдержанно, не предпринимая никаких нападок на Изабеллу, спокойно отрицая обвинения в прелюбодеянии. Он был вежлив, уравновешен, беспристрастен, свободен от злобы, страсти или напряжения. В своих письмах к Джорджу Комбу он высказывался гораздо более откровенно. Тогда он всеми силами стремился убедить Комба в своей невиновности, теперь ему нужно было вернуть долг Изабелле, которая ради него сопротивлялась прошению о разводе.
Бовилл подвел итог от имени Изабеллы. Обвинения Генри, сказал он, основывались целиком на дневнике.
— Для начала я бы заметил, что в нем не содержится прямых заявлений
Это было эвфемистическим намеком на форму контрацепции, которой пользовались Генри и Изабелла. Бовилл не стал детально излагать их метод: они могли пользоваться таким приспособлением, как спринцовка или маточный колпачок, способным вызвать физическое раздражение и, следовательно, как считалось, спровоцировать умственное расстройство, а возможно, Генри прерывал акт перед эякуляцией — с теми же последствиями.
Бовилл привлек внимание суда к частым упоминаниям в дневнике сочинений Шелли: «Правомерно было сделать вывод, что ее также поразили события жизни Шелли и то, что он выдумывал никогда не существовавшие вещи». Он заявлял, что записи в дневнике были «не фиксацией фактов, но выражением чувств». Он указал, что якобы обвиняющая запись от 7 октября 1854 года, в которой Изабелла и Эдвард впервые поцеловались, была написана не в тот же день, а на следующий, «после ночи бессонницы и грез».
Бовилл снова зачитал несколько отрывков из дневника с целью показать неуравновешенность Изабеллы, привлекая внимание к одному — датированному 25 мая, без указания года, — в котором она заявляла, что предала Генри за месяц до их свадьбы. Он утверждал, что адвокатом Генри не удалось обличить Эдварда Лейна: «Для снятия показаний с доктора Лейна имелось несколько месяцев, однако мистер Карслейк не смог бы задать ему ни единого вопроса, способного подорвать доверие к нему». Бовилл вернулся к основному содержанию защиты Изабеллы, к аргументу, что для женщины фиксация столь постыдных эпизодов сама по себе была свидетельством безумия. «Если то, что она описывала, имело место, — спросил он, — правдоподобно ли, чтобы она день за днем своей рукой вела хронику своего бесчестия?»
Скорее, доказывал Бовилл, эротические отрывки были пробой пера в беллетристике. В конце концов, выдержки, на которые опирались адвокаты Генри, отличались искусным построением. Когда Изабелла повествовала о своем первом свидании на поляне Мур-парка, она не выложила сразу необычайную новость, но начала запись с воссоздания чистоты утра, утаивая от дневника свое знание о том, что Эдвард ее желал. Такие записи, сказал Бовилл, дают основание предполагать, что миссис Робинсон обдумывала роман.
— Надеюсь, что «обдумывание романа», — сказал Кокберн, — не является признаком нездорового рассудка.
В зале суда раздался смех.
— Ни в коей мере, — отозвался Бовилл, — но обдумываемый ею роман был связан с событиями, в которых, как ей представлялось, она принимала участие. Никогда прежде не случалось, чтобы даму стремились признать виновной в супружеской неверности на основании подобного доказательства.
Затем к суду обратился от имени Генри Робинсона Монтегю Чемберс: