Беседы на Великий пост

Геронимус Александр Протоиерей

И еще. Аналогия духовной жизни и торговли сама указывает на свои границы, потому что если в реальной жизни человека, даже самого рискового бизнесмена, есть какое-то разделение между инвестициями с одной стороны и накоплениями или потреблением – с другой, то в случае духовной жизни, и Законоположителем здесь является Сам Господь, речь, как правило, идет не только о каком-то имуществе человека, а о человеке в целом. Кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее (Мк. 8, 35). То есть речь идет о том, что талантами, отдаваемыми в рост, является не какой-то дар, данный Богом человеку, а всецело человек. А когда мы жертвуем, как у нас бывает, лишь частично, то, соответственно, мы только частично исполняем наш путь как путь христиан.

В Великую Среду снова

вспоминается женщина-блудница, помазавшая Господа миром в дому Симона прокаженного. Вообще, в богослужениях Церкви отчетливо проявляется то, что называется православным космизмом: каждое частное евангельское событие, каждый эпизод земной жизни Христа Православное Предание видит как событие космическое, или, лучше сказать, прекосмическое. Церковь во Христе больше , чем мир, человек в Боге больше, чем мир, он образ Божий, и поэтому лучше говорить не о космическом, а о прекосмическом, премирном православии. Для того, чтобы показать, как в православном Предании, православном богослужении проявляется эта премирность, я хочу прочесть вам одну замечательную стихиру Великой Среды.

Стихира эта составлена Кассианой, или Кассией, святой IX века, т. е. времени второго иконоборческого периода. Она входила в число девушек, которых мать будущего императора Феофила привела в качестве невест на смотрины своему сыну. В это время Кассиана уже приняла твердое решение стать невестой Христовой, осуществлять свою жизнь в монашеском подвиге. Но с императором не поспоришь. Она в числе одиннадцати девушек пришла во дворец, и император, плененный ее умом и красотой, желая ее испытать, начал цитировать известное в тех кругах и в те времена слово Иоанна Златоуста. В нем Иоанн Златоуст сначала выдвигает тезу, что через женщину в мир пришло все зло, имея в виду Еву, а затем, как бы себя опровергая, говорит, что через Женщину в мир пришло и все доброе. Это слово было известно и императору, и Кассиане. И Феофил бросил яблоко Кассиане и сказал, что через женщину пришло все зло. Она яблоко подхватила и обратно кинула, ответив, что через Женщину пришло и все доброе. На самом деле это был текст (нам кажется, что только сейчас есть текст и подтекст, но, наверное, они всегда были), а подтекст был, судя по всему, такой: хочешь ли ты выйти за меня замуж? И Кассиана ответила: нет. И тогда он золотое яблоко, которое должен был вручить избранной им невесте, вручил Феодоре. А Кассиана исполнила свое желание, удалилась в монастырь, но если реконструировать и домысливать то, что стоит за историческим повествованием, можно домыслить, что некоторый драматизм в их взаимных отношениях остался.

Как-то раз Феофил пришел в монастырь, в котором игуменьей была Кассиана. Она как раз в это время работала над той стихирой, которую я сейчас вам прочитаю (она вообще была очень талантливой женщиной, и в частности у нее открылся дар гимнографии, то есть дар сочинять боговдохновенные богослужебные тексты). Услышав, что входит император, она ушла, чтобы (можно домысливать) не подвергать свою душу каким-то чрезмерным искушениям. Он ходил по кельям, вошел и в ее келью, увидел недописанную стихиру, написал там слова «грехов моих множество и судеб Твоих бездну кто исследит» и со страхом великим скрыся , ушел, а Кассиана, вернувшись, с этими словами согласилась и дописала стихиру, которую я сейчас прочту со включенными словами императора.

«Господи, яже во многия грехи впадшая жена, Твое ощутившая Божество, мироносицы вземши чин, рыдающи миро Тебе прежде погребения приносит: увы мне глаголющи, яко нощь мне есть разжжение блуда невоздержанна, мрачное же и безлунное рачение греха. Приими моя источники слез, Иже облаками производяй моря воду. Приклонися к моим воздыханием сердечным, приклонивый небеса неизреченным Твоим истощанием: да облобыжу пречистеи Твои нозе, и отру сия паки главы моея власы, ихже в раи Ева, по полудни, шумом уши огласивши, страхом скрыся. Грехов моих множества, и судеб Твоих бездны кто изследит? Душеспасче Спасе мой, да мя Твою рабу не презриши, иже безмерную имеяй милость».

В

этой стихире поражают некоторые вещи. Во-первых, она написана девушкой, девственницей; но душа этой девушки с такой полнотой вошла и так приняла на себя душу блудницы, что, вероятно, никакая блудница из реалий своего собственного опыта никогда не напишет про блуд так глубоко, как эта девушка. И это принадлежит не особенному таланту именно Кассии, а является нормальным и закономерным следствием высоты духовной жизни, когда в православной традиции человек, который восходит по степеням святости, не столько входит в самосознание своей праведности, сколько, наоборот, все глубже постигает тайны падшести человеческой природы до последней глубины. И в этом отношении понимает движение душ грешных людей гораздо глубже, чем сами эти грешные люди.

Второе – связано с премирностью православного толкования. Жизнь отдельной души, и в частности ее греховное состояние, так выразительно описанное, как, наверное, мы не встретим ни в поэзии XX, ни в поэзии XXI веков, развертывается как драма всего мира. Слезы покаяния, проливаемые блудницей, сопоставляются с морями, с океанами, дерзновенно сопоставляются по противоположности с первородным грехом Адама и Евы – одни только ее слезы. И этим раскрывается то богословие, которое в свернутом и скрытом виде уже содержится в евангельском повествовании.

В-третьих, это то, что в искусстве называется инсталляцией, когда автор берет некий посторонний предмет, чтобы вставить его для выражения целого. И в данном случае Кассия ничего не сочла себе чужим, в частности строчки, которые вписал император Феофил.

В среду, после завершения литургии Преждеосвященных Даров, после молитвы «Буди Имя Господне благословенно отныне и до века» последний раз за весь Великий пост совершаются земные поклоны с чтением молитвы прп. Ефрема Сирина. После вечерни среды и вплоть до вечерни дня Святой Троицы земные поклоны отменяются. Еще раз подчеркиваю, что они отменяются не со Светлого Христова Воскресения, а с вечерни Великой Среды, которая богослужебно уже относится к Великому Четвергу. Это внешнее выражение того внутреннего, о чем мы уже много говорили, а именно, что в Страстную неделю, а особенно начиная с Великого Четверга, мы призваны быть не столько кающимися грешниками, нуждающимися в исцелении, сколько учениками Христовыми, которые как равные, как дети Божии по благодати идут с Сыном Божиим по пути Его Голгофы.

Великий Четверг

Каждый из дней Страстной седмицы, и особенно последние дни, несет в себе полноту, равную полноте всего евангельского благовестия. Поэтому, не выходя за пределы содержания одного из этих дней, можно всю жизнь потратить, чтобы вникнуть в ту полноту и ту бездну содержания любого из этих событий, так что мы никогда не насытимся и не переполнимся. Более того, только малую часть мы можем принять. Это всегда надо иметь в виду, когда речь идет о Боге, тем более когда здесь концентрат всей тайны Божественного домостроительства. Тогда, может, что-то и получится. А если у нас есть претензия в наши умственные схемы включить то, что беспредельно, мы сразу впадем в ошибки.

Великий Четверг, как вы знаете, это воспоминание Тайной Вечери и предательства Иуды. Я должен сказать, что в течение многих лет в начале моей жизни в Церкви это сочетание имело для меня внешний характер. То есть чисто хронологически: сначала была Тайная Вечеря, потом все вышли в Гефсиманский сад, и там через предательство Иуды Господь был арестован. Но внутреннюю связь я ощутил не сразу. И тем более, наверное, не у всех в самое сердце входят слова, которые священник каждый раз читает от лица верующих, когда выносит для причастия Святую Чашу: «Ни лобзания Ти дам, яко Иуда, но яко разбойник исповедую Тя: помяни мя, Господи, во Царствии Твоем». Второе понятно, потому что когда мы сами про себя думаем, то довольно благочестиво и очень искренне сравниваем себя с разбойником. Другое дело, что если кто-то не очень хорошо о нас отзовется, то мы обычно уже не сравниваем себя с разбойником, а ведем себя, как разбойник в этой ситуации. Но вот с Иудой – уже совсем непонятно, потому что на внешнем уровне мы не можем зафиксировать в себе такого предательства.