Беседы об искусстве (сборник)

Роден Огюст

Мне не ведомы ни Индия, ни Китай… Но я люблю французскую деревню. И могу говорить об этом с нескрываемой нежностью…

Как они прихотливы, наши французские дали! У них чуть однообразная ширь, как у доброты, которая вдохновляет ум и составляет радость каждого проявления жизни. Жизнь в деревне размеренна; у нее свой ритм. Там – корни народа, там – гений, там – наивное добро, там – мудрая неспешность, и даже дурное там становится хорошим благодаря окружению. Мысли обращаются, так сказать, к земле и от этого здоровеют. Крестьянин не торопится; у него поступь веков.

Надо уметь возвращаться по своим следам. Нетерпеливые с этим

никогда не согласятся: им уж лучше все начать заново! Бедняги! Они обречены на неисправимое невежество, ибо терпение – первое условие любой плодотворной учебы.

Несчастья так хорошо учат нас этому необходимому терпению! И поэтому несчастье – наш благодетель. Это единственная серьезная школа, которая нам остается. И сейчас она широко открыта для нас. Мы попались в западню нашего собственного тщеславия, наших смехотворных амбиций. Но в этой хорошей школе мы узнаем истинную цену вещей и все то, чего не знают книги. Так что противовес сработал из-за наших собственных ошибок и без нашего ведома.

Этот драгоценный урок терпения мы бы слышали отовсюду, если бы умели слушать.

Его преподала бы нам любая женщина своим примером. Но к терпению она без усилий добавляет героизм… Увы, неужели теперь приходится воздавать ей хвалу только в прошедшем времени? Влекомая к собственному упадку упадком мужчины, женщина сегодня выбита из колеи и с ужасающей быстротой теряет свои древние добродетели, изменяет себе…

Горестная и трогательная драма домашнего очага, где женщине отводилась роль ангела-хранителя!.. Не будем отчаиваться, она все еще умеет любить. Какие силы разрастаются в ней, когда она любит! Как она творит жизнь! И как неукротима, когда защищает свое гнездо!

Собор, огромный тысячелапый зверь…

Тимпан среднего портала.

Христос и Богоматерь сильно пострадали. Из-за этих повреждений кажется, будто барельефа коснулась рука самого Микеланджело. Его красота только выиграла; случай, который порой выручает бедняков, послужил и этой скульптуре. Количество темнот сократилось, и впечатление издали стало более цельным.

В барельефе этого тимпана вновь обнаруживаются характерные черты античного саркофага. Множество упрощений в зрительных эффектах, удивительно приспособленных к огромности здания.

Избранные справа, отвергнутые слева. Избранные составляют единое целое, без пустот и дробления; барельеф компактен. Грешники тоже составляют единое целое, но благодаря движению их ног под туниками видны просветы: это единственный эффект перспективы во всей композиции, кроме другого, большого, который дает основание, отделяющее верхний барельеф от нижнего. – Внизу отбрасывают тень черные фестоны.

Мне плохо виден второй барельеф: несколько эффектов, опять черные фестоны, тени внизу. Однако он тоже красив, я это чувствую.

Но третий барельеф гораздо больше. Святые на звездчатой дуге архивольта воскрешают в памяти другой, необъятный свод, усеянный настоящими звездами. То, что я вижу, наделено аттическим величием, тут сама античность с ее бессмертной мудростью – той мудростью, которая уже не удовлетворяет наши бедные больные умы. Мне доказано еще раз: нет никакой другой жизненной правды, кроме правды вкуса и порядка.

Третий портал почти византийский. Какое мастерство! Это напоминание об Азии: мумия с человеческими чертами; ее одеяние – настоящий саван. – Женщины словно в хоре Эсхила: бесстрастные, непоколебимые, головы едва наклонены. Лишь у

одной выступает предплечье; все прочие линии приглушены. – Ангелы ассирийские: ни кротости, ни доброты. Широкий рукав одного из них наводит на мысль о движении мощного дикого зверя. У склонившегося ангела и у того, что воскуряет фимиам, тоже ассирийские жесты. Христос в складчатых одеждах сияет лучами на Своем престоле. Своими раскрытыми, разведенными в стороны руками Он вершит правосудие. Его одеяние по традиции напоминает тогу. Ускоряющийся ритм танца увлекает ангелов, несмотря на тугие складки их хитонов и оставшиеся сомкнутыми ноги.

Угадываешь в этих позах законы – непреложные, неумолимые, отвлеченные, как Символ Веры, который сам по себе монумент, краеугольный камень и основа религии. Эти законы – государственная необходимость; они объявляют еретической любую поправку.

Почти все украшения в византийском стиле. Сами фигуры подчинены ему: человеческое существо мельчает по мере удлинения колонны. Тут можно видеть некоторое проявление варварства, но это всего лишь видимость, поскольку синтез неизменно выдержан. Здесь есть основное. В расположении и фигур, и украшений главенствует высокая геометрия.

В ветвящемся орнаменте человек соизмерим с птицами и львами, сражается с ними. Для них и над ними только тень и свет. Одно лишь божественное выше человека, животных, растений. Сначала удовлетворялись резными гирляндами на стенах, украшением дверей и окон. Сюжет появился много позже. Со временем он возвысился до Бога. Потом место Бога занял человек, и все пришлось начинать заново.

Я совсем недавно видел ренессансную церковь, где квадратный контрфорс, круглая башня и стена производили впечатление багета, – это доказывает, что самая крупная форма может давать тот же эффект, что и самая мелкая.

Большой свет, широкие линии горизонта. Поезд, убегающий вдаль, словно жонглирует искусственными облаками.

Мой взгляд возвращается к дороге. Как я люблю все это, все эти проявления жизни, которые встречаю на своем пути! Маленький домик на обочине: очаровательное гнездышко маленьких людей… Но вот автомобиль: издали завидел человека, переходящего дорогу, и мчится на него, словно в гневе! Все, что перед ним, его раздражает.

Я продолжаю свой путь. Можно начать его с любого конца. Разницы нет, это всегда красота в согласии с природой. Нет никакого начала: стоит сделать первые шаги, и появляется свет.

4

Невер

Этот собор – леса в небо.

Он берет разбег, устремляется ввысь, потом делает передышку, отдыхает на опорах первого яруса; затем сооружение возобновляет свой подъем к небесам и останавливается лишь на крайнем пределе человеческих сил.

Я пожинаю свои мысли с пользой и радостью только на ветру, овевающем фасады, в тени нефов, в прелести ясного утра.

Сегодня я сам хозяин своей жизни.

Эти прекрасные массы теней, прекрасные массы света, полутонов – какая энергия! Всему этому готика придаст форму. И я чувствую, как готические соки растекаются по моим венам, подобно живительным сокам земли, что питают растения. Это кровь наших предков, выдающихся художников! До чего же редки сегодня умы, приобщенные к их геометрии, в которой вся человеческая мудрость, вся вера! Но после застигшей нас бури придут новые поколения: они-то и воздадут должное этим камням – священным, потому что они отмечены бессмертной мыслью.