Беседы палача и сильги
Шрифт:
– Нет, – я успокаивающе улыбнулся и сам уселся поудобней, прижавшись спиной к старым потемнелым чурбакам, что бережно хранились под навесом. – Нет… Это было давно. Не знаю, приходилось ли тебе ее слышать, но есть одна старая горская поговорка… – помедлив, я убедился, что помню ее правильно, и неспешно проговорил вслух: – В землях без смерти на плахе все больше и больше голодных сирот.
– В землях без смерти на плахе все больше и больше сирот, – медленно повторила сильга, и на ее прикрытых одеялом коленях словно сама собой возникла раскрытая книга в кожаном переплете. – Не слышала… и мне не нравится это присловье… веет от него каким-то холодом…
– Страшное присловье, –
– Она унесла так много жизней…
Я горько усмехнулся:
– О да… все мои друзья детства очутились в числе погибших. Мы вместе оказались в армии, где нас наспех обучили кое-как владеть тяжелыми боевыми копьями и… бросили в самое пекло Рандуноцвета.
– Поле Рандуноцвета… Святая Лосса… там погибли тысячи…
– Да, – кивнул я. – Тысячи с обеих сторон. Битва началась затемно и закончилась с закатом. Рубиновый Венец умылся кровью и позорно отступил. Сапфировая Корона победила.
– Ты оказался в числе победителей.
– Нет. Я пал от вражеских стрел в самом начале сражения. Даже не успел направить свое дрожащее копье на несущуюся на нас кавалерию. Меня завалило другими телами, и все почернело перед глазами. Очнулся я уже ночью. Очнулся от боли в груди и от тяжести давящих на меня тел. Тогда я еще не знал, что трупы упавших на меня друзей спасли мне жизнь. Стоило мне с трудом приоткрыть один глаз – другой был залит засохшей кровью – и сквозь пальцы чьей-то свисающей у меня перед лицом мертвой руки я увидел их…
– Их? – сильга перешла на шепот, ее рука с пером замерла над страницей походного дневника.
– Приговоренных, – чтобы скрыть обуявшие меня чувства, я наклонился над чайником и потратил некоторое время на то, чтобы подбросить хвороста в угасающий огонь и добавить воды в опустевший чайник. – Понимаешь, сильга Анутта… палачи – великая редкость.
– Вас очень мало.
– А когда палач умирает или по старости или болезни уже не в силах продолжать свое дело… ему не сразу находится замена. Порой на это уходят долгие месяцы. А люди продолжают вершить страшные дела. Их ловят, приговаривают к пыткам и казни, заключают в тюрьму и… кормят их месяц, два, три… иногда полгода… Но это в городах. А вот в затерянных среди долин и лесов селениях никто не станет долго кормить дармоеда. Но и убивать его не будут – ибо грех. Никто не хочет угодить в огненную тьму Раффадулла. Поэтому, обычно в конце осени, когда сытые деньки подходят к концу и пора надеяться только на загодя сделанные припасы, этих приговоренных попросту изгоняют за околицу.
– Погоди… я слышала о таком. Их еще называют живыми мертвецами. Но они редкость.
– Обычно – редкость. Но в те темные дни разом исчезло сразу три палача. Какая-то странная история с пожаром, что разом унес три палаческие жизни. Одному-то палачу замену трудно сыскать. А когда исчезают сразу трое… – покачав головой, я продолжил уже куда спокойней. – Когда я открыл глаз и взглянул на погруженное в темноту заваленное мертвыми телами поле брани, я увидел цепочку плывущих в ночи факелов, а под ними их – Приговоренных. Они обыскивали тела, забирая все ценное. Как оказалось, им просто повезло… Проигравшие отступили, позорно бросив своих умирающих и еще не успев заключить договор о перемирии, дабы спасти раненых и похоронить павших. Победители же были заняты тем же – переговорами. И пока две отошедшие
– Мародеры.
– И убийцы, – добавил я. – Придавленный телами, я лежал и глядел, как они убивали еще живых солдат. Но убивали не быстро… нет… они жгли их раны факелами, вытягивали и поджаривали на глазах несчастных их собственные внутренности…
– Ох…
– Да, – мрачно кивнул я. – А что им терять? Они приговорены к смерти. И приговора им не избежать – ибо выгнать их выгнали из родных селений, но по одному старинному и строго соблюдаемому закону пометили знаками Четырех Ран.
– Правый глаз, нос, правое ухо и правая ладонь.
– С такими метками куда подашься? Не примут ни в одно из селений. Убить не убьют, но попробуй приблизиться к домам – изобьют страшно, отобьют все внутренности. Поэтому приговоренные калеки сбиваются в шайки, что затем становятся жестокими разбойничьими бандами. И пока не выйдет приказ о их поиске, пленении или изничтожении солдатами… они остаются безнаказанными. И в тот и без того черный день банда Приговоренных явилась на стонущее поле боя, чтобы поживиться и… позабавиться. Мне повезло и не повезло – меня они не заметили, но зато заметили других израненных бедолаг так близко от меня, что я увидел, услышал и унюхал все самое страшное, – помолчав, я отставил опустевшую кружку и улыбнулся. – Лежа под мертвыми телами я поклялся, что если выживу, то стану палачом. Так и случилось. Меня отыскали с рассветом, когда Приговоренные уже скрылись в сырой чаще. Мои раны залечили, война закончилась в том последнем побоище, как и моя армейская служба. Я мог вернуться домой и жить обычной жизнью. Но своего решения я не изменил. Все было решено еще тогда. Мой палаческий путь начался посреди ночи на поле брани Рандуноцвета и продолжается по сию пору.
– Те жестокие твари…
– Я нашел каждого. Не все пали от моей руки, но все они давно мертвы.
– Ты пытал их?
– Да. Они умерли от пыток, – спокойно произнес я и взглянул на свои ладони. – Они умерли страшной смертью. Мужчины, женщины и даже старики. Осуждаешь?
– Осуждаю…
– Почему?
– Разве не может быть такого, что среди тех Приговоренных были сошедшие с ума? Душевная болезнь меняет людей, делает их жестокими, страшными…
– Может и так… может, сегодня я бы решил иначе. Но тогда я был молод, я потерял всех своих друзей в бессмысленной войне… и я был очень зол.
– Скорее твой страх смерти выродился в злобу… а ты не мог не бояться – если бы тебя нашли…
– Я был совсем мальчишкой, – улыбнулся я. – Конечно, я боялся. Я был полумертв от сковавшего меня страха.
– И ты вот так стал палачом? А как же умения?
– В этом мне помог ныне покойный престарелый палач, пребывающий на заслуженном покое. Я нашел его на лесной пасеке, – я прикрыл глаза, вспоминая тот пронизывающий испытывающий взор и сердитый голос. – Он жил отшельником и сразу прогнал меня прочь. Я умолил его выслушать мою историю. Просто выслушать, и – если он повторит свой приказ уйти – я уйду.
– Но он не повторил?
– Нет. Он сказал мне бросить пожитки в дальнем сарае и заняться починкой его прохудившейся крыши, – улыбнулся я. – Еще чаю, сильга Анутта?
Девушка отвечает не сразу, и приходится повторить, после чего она наконец поднимает на меня застывшие глаза и, медленно выплывая из собственных дум, кивает:
– Благодарю, палач Рург. Знаешь… сегодня я узнала тебя немного лучше…
– Чтобы человека на самом деле узнать, одних лишь вопросов не хватит, – глуховато ответил я. – Но, думаю, ты и сама это знаешь не хуже меня, странница.