Беседы с патриархом Афинагором

Клеман Оливье

Всякое глубокое слово, пущенное как стрела, он окутывает юмором, он возвращается к парижской песенке, которую в 1918 году напевали в Монастире, «Что такое жизнь? Немного счастья, немного страдания…»

Он очень высок, тонок, почти худ, во всех его жестах есть что–то веселое и стремительное. В нем нет ничего застылого, расплывчатого или светского, он полон энергии — в святоотеческом смысле этого слова

— действия и присутствия. Живая худоба, смуглость кожи (того цвета, каким рисуют лики на иконах), исключительная молодость взгляда в сочетании с белизной бороды и волос, все свидетельствует о победном прохождении сквозь огонь. Достаточно

посмотреть на его фотографии, сделанные на Корфу и в Америке, чтобы своими глазами убедиться в действенности очищения, выразившемся в цельности и прозрачности. Некоторая тяжесть, результат усталости и старости, или величия более царственного, чем монашеское, возникает иной раз тогда, когда он расслабляется. Но достаточно пустяка, и все его существо вновь собирается, и мы как бы ощущаем его напряженность, что делает патриарха одновременно воинственным и безоружным. И возраст ныне ложится на его плечи как детская хрупкость.

У него очень черные глаза, маленькие и прищуренные в лукавстве, но серьезные и огромные в соприкосновении с великим. Борода его не столь уж густа, как можно предположить по фотографиям, скорее это длинные белые пряди, какие бывают у стариков на византийских фресках или у библейских пророков. Его жесты, его манера вытягивать тело или укутывать подрясником ноги, когда он садится, отмечены византийским или романским стилем. Нос его прям, тонок и правилен, и при царственном подергивании ноздрей он придает этому лицу классическую, истинно эллинскую красоту. Высокий лоб, побледневший от мысли и молитвы, отмечен православной аскезой, которая смягчает лицо, концентрирует его во взгляде между небом лба и землею рта, преображенной белизной бороды и усов.

Рассказывая мне о своем путешествии в Софию, где толпа окружала его с горячим почитанием, он не преминул, как и Апостол, отстраниться от него. «Я говорю не от себя. Сам по себе я ничего не значу. Скажем так: Был человек, которого звали Афинагор». И ненадолго до нашего расставания: «Что вы собираетесь сказать обо мне? К чему? Был человек по имени Афинагор. Он дожил до глубокой старости. Сам по себе он ничего не сделал. Он пытался любить людей, сам будучи лишь песчинкой среди миллиона других».

Святой Симеон Новый Богослов говорил, что человека во Христе следует называть «братолюбивым бедняком».

Часть Вторая. СЛОВА

«Христос воскресе!»

Он

Человек живет в тревоге. И ничто не может утолить его беспокойства. Ничто конечное, будь то вся вселенная вплоть до самых далеких звезд. Достигая все большего, он все больше тревожится. И не находит отдыха. Сердце его создано для бесконечного, для беспредельной любви. Множество смут нашего времени можно объяснить тем, что человек отказывается от своей потребности в бесконечном.

Как не вспомнить здесь о молодых западных интеллектуалах! Вот, казалось бы, баловни судьбы. Они имеют много и с каждым днем все больше и больше. Но им кажется, что у них нет ничего, ибо ни в чем они не видят смысла. И вот вслепую они отправляются на поиски обветшалых идеологий. Либо рвутся к разрушению, потому что отказываются от счастья, которое усыпляет или, как они говорят, «отчуждает» их.: Да и как не быть чужим самому себе, если не обрести в Боге свое начало и свое назначение? Человек — это животное, призванное стать Богом, по слову одного Отца…

Он

Эти молодые люди брошены на

произвол судьбы? Их вопль — это плач сирот, чей бунт — это в то же время и зов. Что мы для них делаем? Пытаемся ли хотя бы понять их и преодолеть страх, разделяющий поколения? Мы все говорим и говорим, но не умеем соединять слова и поступки. И потому молодые более не доверяют нам, не верят словам, которые мы произносим. Они требовательны… Им говорят, что следует заняться устроением земли, общества, что люди будут счастливы, если забудут Бога. Это неправда. Чем больше будут удовлетворены элементарные человеческие потребности — а они должны быть удовлетворены для всех — тем настоятельней станет потребность в Боге, заявит ли она о себе явным или тайным образом, служением Богу или идолам. Прежде всего потому, что люди всегда будут умирать…

Я

… и потому что смерть — не только конец жизни, тот конец, что откладывается и будет откладываться все дальше и дальше, смерть — это определенный образ жизни без жизни, в бессознательном, в разделении и вожделении…

Он

Смерть придает жизни всю ее серьезность, преобразует ее в загадку, вопреки всему наделяя ее ощущением бесконечного. Люди будут нуждаться в Боге даже и там, где в обществе будет царить мир, потому что и жизнь, и смерть вместе хотят вечности. Жизнь в ее полноте и смерть во всей ее серьезности становятся единым знаком, указующим на непознаваемое…

Что касается других — я думаю прежде всего о тех христианах, что довольны собой и запуганы движением жизни и истории, — то они учат молодых противопоставлять христианство и гуманизм. И в этом тоже ( нет правды. В Боге человек находит свою подлинную человечность, тот творческий дух, который должен преобразить жизнь.

Я

Ни Бог против человека, ни человек против Бога, но тайна богочеловечности, которая есть тайна Христова — вот свидетельство, которое следует нам нести.

Он

Дабы нас несла жизнь, несла любовь, очищенная от страха. Нужно попытаться жить христианством, остальное приложится.

Я

Мне думается, что сегодня не знают, что такое христианство. Для меня, открывшего его в зрелом возрасте и ясном сознании после настойчивого вопрошения атеизма, христианство — чудо, вызывающее постоянное изумление, которое делается все более глубоким. Люди, однако, чаще всего не интересуются им, ибо думают, что оно им известно, тогда как им не известно ничего. Они путают Бога, этого великого возмутителя спокойствия, с опорой социального порядка и отжившей морали. Христианство для них — это какой–то набор гуманных добродетелей, что в ходу у людей религиозного склада. Хуже всего то, что многие из христиан, родившихся в Церкви, не знают о том, что оно есть нечто большее, и потому им скучно быть христианами…

Он

Нужно быть блудным сыном, чтобы ощутить всю любовь Отца к нам. Но, увы, многие христиане, как вы говорите, застревают на неопределенном понятии совершенствования или на добродетели как таковой. Они считают себя христианами, но по сути не встречали Христа. Однако христианство — это Христос, а Христос имеет лицо, лик Воскресшего. Только личная встреча с Воскресшим дает нам соучастие в Его жизни, ведет к восстановлению нашего утраченного подобия Творцу. Во Христе Бог становится близким, и потому ближними становятся и другие. Во Христе мы открываем, что Бог есть любовь, и любовь эта есть в то же время сила, которая движет всей вселенной, и то доверие, что сообщает человеческому взгляду его прозрачность и открытость.