Беседы с Vеликими
Шрифт:
– Это что – дзен, что ли?
– Да…
– Ты им серьезно занимаешься – с мантрами, с дыхательными упражнениями, с поездками в монастыри?
– Конечно, нет, – я как любитель… Это давно началось. Бывают книги, которые глубоко в тебя входят… Так получилось с дзеном. Это было время брежневское, время гигантской брежневской лжи, время, когда отвращение к социальному было такое сильное, что действительно многие люди находились в состоянии саморазрушения. Я тогда понял, что дзен – это
– Дзен – он что же, заметно влияет на твою жизнь?
– Он уже как-то изменил ее. Думаю, то, что я не сломался и что не меняюсь вообще, – это благодаря дзену. Ну вот. А главная опасность для режиссера – это когда он становится великим, когда он становится пророком. Потому что тогда ты окружен льстецами. Окружен людьми, которые очень хотят тебе понравиться! Которые хотят сказать тебе что-нибудь приятное!
– Ну да, дзенские поэты, когда становились знаменитыми, брали псевдоним и сочиняли с нуля, их новые тексты были сочинены как бы людьми с улицы…
– Да-да! Забудь про славу, занимайся чистым самовыражением. А все социальное – это… это… Это тлен, в общем.
– Вот еще о высоких материях. Ты как-то сказал, что у Христа не было чувство юмора. Разве? А вспомни, как в Канне Галилейской он воду превратил в вино, – это же замечательная шутка! А, прости Господи, как он помер, а после воскрес, – это же высокий прикол! И ты после этого говоришь, что у него не было чувства юмора?
– Не знаю… Но тот Христос, которого нам предлагают, – эта духовность, она, наверно, все-таки без чувства юмора.
– По философскому отношению к жизни – дети пошли в тебя, да?
– Старший – ему 30 – чего-то пишет; не знаю что – мне не показывает. Но, думаю, он скорее не писатель, а философ. А младший – 22 года – рисует. В общем, оба неустроенны. Не вписываются они в социальную структуру.
– А ты мог бы с твоим дзенским спокойствием, с этим вот равнодушием к социальному, о котором ты говоришь, жить в Липках, где ты снял свое кино «Свадьба»? С шахтерами, которым деньги не платят и которые хрен знает как живут?
– Конечно, нет.
– Это, значит, исключено? То есть все-таки есть потребность в масштабе, размахе, больших задачах?
– Ну, я не знаю… Там бы я, видимо, дошел до какого-то конца. Или бы я оттуда уехал – или бы допился до какого-то предела…
– Известно, что пьянство – тоже часть дзена, что настоящий дзен-буддист должен пить и веселиться, иначе ему будет грех. Вот я у тебя вычитал очень умную мысль про это: «Только выпивка – форма стимулирования душевного состояния». Можно подробней? Я тут не все понимаю…
– Выпивка – она дает много. Нет такого общества, в котором люди бы жили трезво, – даже чукчи мухоморы жрут. Это единственный способ уйти от постоянного
– Значит, ты теперь выпьешь не раньше, чем фильм закончишь?
– Ну, может, и в процессе.
– А вот когда пишут, что ты конкурируешь с Балабановым, сколько в этом правды?
– На каком поле конкурирую? Когда он играет, условно говоря, в волейбол, а я – в футбол?
– А вот на каком: вы меряетесь, кто из вас властитель дум, кто главный русский режиссер! Правда ведь, фраза очень красивая – про конкуренцию?
– Фраза очень красивая. Очень красивая, но смысла не имеет. Как же мы можем конкурировать, когда у нас один продюсер – Сельянов…
– Но ты, наверно, смотрел с большим вниманием и «Брата», и «Брата-2»?
– Ну, честно говоря, не с таким большим. А чего там такого нового? Ну есть там некое открытие образа – бесспорно, есть; открытие какого-то характера… Балабанов – просто одаренный пластический режиссер. У него текучий кадр, там все играет, переливается, перетекает из одного в другое. Но вообще на меня фильмы Ларса фон Триера повлияли гораздо больше…
– Ты уехал из России…
– Я спокойно жил в Москве, спокойно переехал во Францию. Все говорят: «О! Ты живешь во Франции!» Ну а как я живу? Те же проблемы: надо утром вставать, чистить зубы, мыть посуду, но – в Париже.
– Ты без акцента по-французски говоришь?
– Наверно, есть какой-то акцент.
– Но ты – двуязычный? После того как мать с младенчества приучала тебя к этому языку, только на нем с тобой говорила?
– Говорю я легко, а писать боюсь. Там сложно все…
– А «Марсельезу» знаешь?
– Ну только первые строчки: «Allons, enfants de la Patrie…»
– Я, когда вижу у вас там в Париже негров, думаю: «Ну вот они тут толкутся, улицы подметают. А у себя в Африке могли б жить интересной жизнью: устраивали б государственные перевороты, генералами б служили, кино б снимали… Чего ж они в Европе прозябают?» Конечно, белая цивилизация симпатичная, но…
– Но она скучная. Вот я и есть такой негр, который вернулся в Африку.