Беседы. Очерки
Шрифт:
Мыслей о том, что Россия — проклятая страна, у меня никогда не было. Что несчастная — были. Хотя это все довольно условно. Распалась огромная страна под названием СССР, но обошлось без гражданской войны и кровопролития. Нас постоянно пугают голодом, чуть ли не мором, но все обходится. Мы выиграли мировую войну. Это все относится к графе «везет». А насчет «не везет»…
Могли, например, остановиться на февральской революции. Не повезло нам с Николаем II. Мог бы быть более умный царь. Не повезло со Сталиным, Лениным. Владимир Ильич для меня — одна из главных загадок истории. Человек, почти полжизни проведший за границей, по идее, должен был воспринять демократические традиции тех стран. А он оказался абсолютно не демократом. Никогда не интересовался музыкой,
Я не жалею о том, что был в свое время народным депутатом СССР. Тогда мне казалось, что депутатство — это возможность изменить нашу жизнь, сделать ее лучше. Тогда ведь было очень романтичное время. Но потом понял, что писатель не должен идти во власть. Это безнадежно.
Не думаю, что художник должен непременно находиться в оппозиции к власти. Когда пишу, у меня с властью нет никаких взаимоотношений. Для меня важны взаимоотношения с моими героями. Есть знаменитое письмо Льва Толстого писателю Боборыкину. Боборыкин призывал Льва Николаевича написать о земском движении. На что Толстой категорически возразил: «Я и часа не потрачу на это. Но я готов потратить всю свою жизнь, чтобы писать о любви, о жизни и смерти». Нас тоже власти все время призывали писать на злободневные темы — раньше о коллективизации, сейчас об экономических реформах. Нам все время заявляли, что мы в долгу перед шахтерами, электриками, врачами. На самом деле писатель никому ничего не должен.
1999
Непереводимое слово
Даниил Гранин (родился в 1919 г.) — выдающийся российский писатель и общественный деятель. Выпускник Ленинградского политехнического института, ушедший на фронт ополченцем с Кировского завода, он начал литературную деятельность после войны. Многим поколениям читателей известны его романы «Искатели», «Иду на грозу», «Однофамилец», «Картина», «Зубр», «Блокадная книга» (в соавторстве с Алесем Адамовичем), «Эта странная жизнь», «Вечера с Петром Великим». Человек, отмеченный столькими наградами (Герой Социалистического Труда, лауреат Государственных премий СССР и России, кавалер орденов Ленина, Красного Знамени, Трудового Красного Знамени, Красной Звезды, Отечественной войны I степени, Дружбы народов, «За заслуги перед Отечеством» III степени), мог бы забронзоветь, облачиться в тогу пророка. Гранин держится просто, честен в своих книгах и в жизни, органически не приемлет парадности и фальши. Он по праву считается духовным лидером города. В нынешнем году наш собеседник был назван Почетным гражданином Санкт-Петербурга. В сознании подавляющего большинства земляков он давно уже Почетный гражданин, а законодатели наконец-то оформили решение на этот счет.
— Даниил Александрович, на рубеже 1980-х Вы возвратили в наше общество понятие «милосердие» Сейчас страна вновь ожесточилась: массовое обнищание, война в Чечне, теракты, сводки с «криминального фронта» сделали людей привычными к чужому горю. Как теперь вернуть милосердие?
— Это один из вопросов, на которые я не могу ответить. Вернуть милосердие — это вернуть нравственность, вернуть понимание своего долга, понимание, что у нас есть общество, народ, а не население. Я думаю, чувство сострадания, милосердия пришло из русской деревни. Помощь голодающим, погорельцам, дурачкам, блаженным, нищим — все это было неотъемлемой частью деревенской культуры, на которой во многом держалась русская культура. Не стало деревни — не стало и культуры. А город — он прагматичен, жесток.
Мой отец был лесничим. На Новгородчине, где мы жили, во многих
— Но из истории, которую Вы глубоко изучали, — истории Петра Великого, видно, государь-то был крут. Не он ли заложил жестокое отношение к маленькому человеку во имя высших интересов государства?
— Распространенное мнение о том, что Петр был жесток, — это мнение противников Петра. Две вещи, которые они приводят, — расправа со стрельцами и с сыном. Я считаю, поступить со стрельцами иначе Петр не мог — любого человека надо судить по законам его времени. Сами стрельцы на глазах десятилетнего мальчика творили ужасные злодеяния. Бунт за бунтом, заговоры. Что касается сына, — это дилемма, которая стояла перед Петром, очень тяжелая — и мучительная. Прояви он слабость, и дело, которое он затеял — втащить Россию в Европу, — могло погибнуть.
Был ли Петр милосерден? Думаю, редко, хотя он мог миловать, он не был таким изувером, как Иван Грозный. Просто этого понятия для царя тогда не существовало. В деревне среди простых людей бытовало сочувствие, сострадание чужому несчастью. Потому что каждый крестьянин понимал, что завтра и он может стать погорельцем или случится неурожай. Сосед помогал соседу, крестьянская община брала на свое иждивение сирот или, допустим, деревенских дурачков. Так на Руси было всегда, и в петровские времена тоже.
— Исключая советские времена, когда милосердие отметалось как мелкобуржуазное чувство! Почему Вы решились напомнить о нем — волею случая, потому что неудачно упали на улице и ни одна живая душа не помогла Вам, истекающему кровью, добраться до дома? Или были другие причины?
— Да нет, это и была главная житейская причина. Именно тогда я на своей шкуре ощутил, до чего мы дожили, в каких равнодушных, черствых особей превратились.
А стоило об этом задуматься, как вспомнилось исконно русское, российское понятие, которое на тот момент вообще было запрещенным, вытравливалось из сознания. И знаете, когда мы начали создавать общество «Милосердие», меня не только официальные идеологи обвиняли в «абстрактном гуманизме». Я получал письма от рядовых граждан о том, что милосердие унизительно для советского человека. Он-де не нуждается в подачках частных лиц — о нем заботятся партия и правительство. Было очень трудно изменить это представление, воспитанное нашей партийной пропагандой.
— В Вашем эссе «Милосердие» описано, как ночью в больнице пожилая женщина попросила Вас присесть рядом, держала Вашу руку в своих и умерла. Этой женщине как раз такая, частная помощь и была нужна.
— Конечно, ведь милосердие — это милость сердца. Слово, между прочим, почти непереводимое на другие языки. В итальянском, например, есть miserecordia, но оно носит религиозный характер. Русское «милосердие» отличается своим чисто личностным порывом. Ни испанское, ни французское, ни немецкое «милосердие» не совпадает с русским, сугубо интимным, — любопытна эта особица. Она не обязательно в деньгах выражается.
И вот когда наши волонтеры стали работать в больницах, особенно в домах престарелых, знаете, о чем просили пациенты? Не столько приносить еду, ухаживать за ними, менять белье — то, что нам казалось актуальным. Нет, о другом, — разговаривать, общаться с ними. Рядом с нами очень много одиноких людей. Мы все, в сущности, одиноки.
— Вы пишете о том, как в блокаду ленинградцы поднимали на улице упавших от голода абсолютно незнакомых людей. Как в окопах было немыслимо пройти мимо раненого — неважно, из какой он части. Неужели это всеобщий закон: человек, попавший в беду, более чуток и отзывчив к чужому страданию, чем сытый и благополучный?