Беседы
Шрифт:
Наш институт активно участвовал в преобразованиях. Не могу сказать, что все было хорошо, но сдвиг произошел. К сожалению, в то время подавляющая часть научных сотрудников не владела иностранными языками, не читала западную литературу, не знала, что там делается. В итоге мы не имели связи с мировой наукой. Сейчас пришло новое поколение ученых, и я, когда читаю лекции в Плехановской академии, говорю, что есть надежда на восстановление. Но этот шанс может быть, а может и не быть реализован. Вот и моя книжка называется «Полтора года в Правительстве: неиспользованный шанс».
Я недавно вычитал у Дмитрия Лихачева интересную мысль. Он пишет: «Когда мне задают вопрос: «А какое завтра будет у России?» — я отвечаю, что такого вопроса не существует. Оно будет таким, каким мы с Вами его сделаем, и не надо ждать, что придет царь-батюшка, или новый премьер, или генсек и сделает нас счастливыми».
А.И.
История народа по праву может считаться квинтэссенцией его культурного наследия. Государственный исторический музей, таким образом, является неким вместилищем форм материального воплощения русской культуры. В беседе с главным редактором «ЭС» Александром Агеевым директор Государственного исторического музея Александр Иванович Шкурко анализирует деятельность музея в самых различных ее ипостасях — от духовной до экономической.
— Александр Иванович, как Вы думаете, история чему-нибудь учит? И можно ли проследить в ней какие-то закономерности — или она представляет собой поток уникальных событий, которые самоценны, и этой непредсказуемостью и неповторимостью, собственно, и живет человечество?
— История, конечно, — не учебник жизни, а всего лишь собрание фактов, нравственных ценностей, знаний, из которых, я думаю, и человечество в целом, и каждый человек может извлечь для себя что-то полезное и поучительное. Говорить о том, что есть закономерности исторического развития, которые могут быть экстраполированы в будущее, а тем более использованы для принципиальной оценки конкретного исторического проявления этого будущего, ненаучно. Как известно, мировая историческая наука знает несколько крупных макротеоретических моделей, но сегодня ни одна из них — ни формационная, ни цивилизационная, ни модернизационная — не может быть принята как аксиома, как единственно верная теория. Для нашего времени характерен плюрализм мышления — не только политического, но и исторического. Однако через многообразие локальных фактов, через кажущуюся стихийность истории все-таки так или иначе проглядывают некие общие причины, и не пытаться их увидеть было бы неправильно. В противном случае изучение истории теряет всякий смысл.
— А можете ли Вы найти какой-то исторический аналог сегодняшнему времени или по крайней мере последнему двадцатилетию?
— Сейчас очень часто вспоминают события 90-летней давности — Февральскую и Октябрьскую революции, борьбу политических сил, имевшую место в этот переломный момент. Здесь прослеживаются определенные параллели с недавними событиями. Я имею в виду развал СССР и появление на карте мира новой России. Это не означает, что в истории есть какие-то рецепты, которые мы можем использовать буквально, но не видеть этих параллелей и не осмысливать их как некий опыт тоже было бы неправильно. Поэтому мы сегодня часто возвращаемся к таким фундаментальным поворотным моментам нашей истории, как, скажем, петровские преобразования, а также к социально-экономическому развитию России в XVII–XIX вв., которое было неравномерным. Это позволяет точнее проследить историческую тенденцию.
— Александр Иванович, Вы руководите музеем, в фондах которого находится около 4,5 млн единиц хранения, а в документальных фондах — около 15 млн листов. Что Вы считаете главным в своей работе?
— Наш музейный фонд составляет одну пятую часть Государственного музейного фонда России федерального подчинения.
— Это не считая исторических архивов?
— Не считая архивов. И каждый год фонд ГИМ получает от 5 до 15 тыс. предметов из самых разных источников. Наш музей традиционно проводит собственные археологические исследования — ежегодно мы организуем 12–13 экспедиций, которые работают в разных местах, в основном в европейской части России. Только наши археологи каждый год привозят несколько тысяч предметов.
Структура музейных коллекций — не столько тематическая, сколько предметно-вещевая: отдел тканей и костюма, отдел нумизматики, отдел керамики и стекла, отдел оружия и т. д. Так лучше с точки зрения условий сохранности предметов.
— Расскажите, пожалуйста, о том, как начинался Государственный исторический музей.
— Музей был учрежден по указанию Александра Второго, и тут же начали поступать первые коллекции. В частности, один из учредителей, граф Уваров, пожертвовал музею свою коллекцию. Перед Первой мировой войной в его фондах числилось уже 700 тыс. предметов. Это были дары крупных коллекционеров, меценатов. Знаменитый меценат Петр Иванович Щукин создал Музей русских древностей на Малой Грузинской, а затем весь его — 300 тыс. предметов — передал Историческому музею. В 1920-е гг., в период национализации известных частных собраний, фонды музея выросли еще на миллион с лишним единиц хранения. Очень большой прирост экспонатов имел место в XX в., когда музей проводил специализированные историко-бытовые экспедиции. В 1930-е гг. это были экспедиции на Русский Север, на Кавказ, в Поволжье и другие регионы страны. Тогда в крестьянском быту еще сохранялись многие артефакты традиционной культуры, и если бы музейщики их не собирали, они были бы утрачены. Наконец, во второй половине XX в. наши сотрудники собирали экспонаты, отражающие послевоенный период коммунистического строительства — такова была идеологическая установка. Экспедиции выезжали и в РСФСР, и в союзные республики на поиски материалов об экономическом, социальном, культурном развитии. Это были документы, фото- и киноматериалы и всякого рода предметы, связанные с отдельными людьми. В этот период экспозиция выросла примерно на миллион с лишним предметов. Одновременно работали наши археологические экспедиции, они привезли еще миллион предметов. Вот так сложилось огромное собрание, в котором почти полтора миллиона предметов археологии, около полутора миллионов предметов нумизматики и фалеристики — одна из самых богатых в мире коллекций. Сейчас на специализированных нумизматических аукционах, когда представляют какой-нибудь уникальный лот, говорят: подобные образцы есть только в Эрмитаже, в Историческом музее и музее Метрополитен в Нью-Йорке. Эти слова как нельзя лучше характеризуют полноту собрания Исторического музея.
У нас очень большая коллекция изобразительного искусства, особенно графики — порядка 300 тыс. листов, — большая коллекция тканей, одежды всех времен — около 400 тыс. предметов.
— Какая часть этих богатств находится в запасниках и какая выставлена на обозрение?
— Это не совсем корректная постановка вопроса. Если рассматривать Исторический музей как некое национальное хранилище образцов материальной и духовной культуры, то, как и книги в библиотеке, они не должны выставляться в залах. Да это и невозможно, потому что никаких залов не хватит. Поэтому у нас выставлено примерно 0,5 % экспонатов, даже чуть меньше. Экспозиция отвечает конкретной социальной задаче: дает возможность представить историю российского общества с древнейших времен до XX в. Другое дело, что сегодня, чтобы следовать современным тенденциям в музейном деле, нам необходимо новое здание. Дом, в котором расположен Исторический музей, был построен в 1883 г. Его интерьеры организованы в соответствии с принципом анфиладности музейной экспозиции. Сейчас требуется другое структурное построение экспозиции, но у нас нет возможности ее перестроить, и я не знаю, появится ли она когда-нибудь.
— Какова на данный момент ситуация со строительством музейного квартала?
— Музейный квартал призван решить несколько задач. Во-первых, нам нужно разработать, научно обосновать и обеспечить экспонатами экспозицию, посвященную XX в. Согласитесь, это не логично, если музейная экспозиция завершается эпохой Александра Третьего, когда мы живем уже в XXI в. Во-вторых, нам нужно расширять хранилища, что само по себе является очень сложной задачей.
— Не понес ли музей после революции какой-то заметной утраты?