Бешеная стая
Шрифт:
– Никто их не видел, но все о них говорят, – ответил я клише.
– Я видел, – сказал генерал. – Одного из них знал очень хорошо.
– Неужели? – я подался вперед.
– Я говорю о моем сыне, Родионе, – продолжал Николай Ильич. – Он был членом банды. Он был верен товарищам и подчинялся уставу организации. Он присягал на верность этому преступному союзу людей с упоминанием самого дорогого: он клялся матерью. В случае его предательства она должна была умереть первой, только потом он. Так и случилось на самом деле. Ей на голову надели полиэтиленовый пакет, она задохнулась.
Я не представлял, куда приведут откровения генерала Приказчикова. Для нас обоих наилучший вариант – это психическое расстройство старика. И мне, и ему требовалась пауза.
– Хотите выпить? – повторно настоял он.
Мне отчего-то захотелось уважить старика – не выпить с ним водки, а отказаться: «На работе не пью». Но это означало согласиться пахать на него, подписывая виртуальную бумагу; в таких случаях, как этот, достаточно было кивка, стандартной фразы: «я берусь за это дело», «обговорим условия», «хорошо», «да». Похоже, генерал знал об этом: он налил водки себе и вопрошал глазами у меня: «Налить?» Это была игра, не более того, но она была частью нашей встречи.
– Одна рюмка не повредит.
– Вы не алкоголик, товарищ генерал-полковник?
Надо было что-то сказать – чтобы уж точно не пить за упокой генеральской семьи, однако мы выпили молча.
– Вероятно, вам хочется узнать причину, по которой я передаю материалы частному лицу, а не прокурору.
Я представил, что мы с ним выпили на брудершафт: «Ты еще ничего не передал».
– Если я скажу «да», а вы назовете причину, пути назад у меня уже не будет: ваш боксер порвет меня со словами: «Ты слишком много знал».
– Он не заслуживает безразличия. Он никогда не был и не будет объектом для насмешек. Он не денщик при генерале, но офицер…
– Понимаю, – пришлось покивать мне. – Один момент: он все еще на службе?
– Уволился из армии шесть лет тому назад. Он занимал должность младшего научного сотрудника спецдачи в Волынках.
Еще одна цифра шесть. Везло мне на шестерки. Я невольно почесал голову.
– Мы будем говорить о нем?
– Если понадобится – да. Он того заслуживает.
– Заслуживает, – это вы верно заметили.
– И еще я кое-что заметил: ты оттягиваешь время. Ты уже слишком много узнал, посидев со мной за одним столом. Наплюй на чувства, просто прими мое предложение, и ты заработаешь хорошие деньги.
– Насколько хорошие? – оживился я.
– Тебе нравится этот дом?
Я присвистнул так громко, как будто проверял здесь акустику. И она мне понравилась.
– На след банды не могут выйти все силовые структуры страны, чего вы ждете от одиночки?
– Ты знаешь ответ на свой вопрос: не могут – значит, не хотят. Возможно, очень влиятельное лицо жмет на педаль тормоза.
– Хотите, чтобы я выяснил имя этого человека?
– По ходу дела ты выяснишь и это тоже. Я хочу узнать имена людей, которые убили моего сына и жену. А потом…
– Потом вы уедете, оставив ключи от дома на столе. – Для наглядности я постучал по столу ладонью. – А сами поселитесь в той пятиэтажке, около которой меня подобрал Боксер. Вы воспользовались чужим мобильником и направили меня
Ответ лежал на поверхности. Мы с генералом могли стать перед зеркалом и посмотреть, ху из ху, чисто визуально. Он лично опасался, что я спасую перед его громким именем и откажусь ехать в этот элитный, охраняемый поселок. Но точного ответа на этот вопрос я не дождался.
– Если я скажу «да», вам придется отвечать на личные, порой неприятные вопросы. Вы готовы тряхнуть грязным бельем при постороннем?
– Я пойду на это.
– Ладно. Вы располагаете каким-нибудь материалами, которые помогут мне в расследовании?
– И да и нет, – Приказчиков пожал плечами. – Ты ознакомишься с материалами. Единственно верное, на что они указывают, это на причастность моего сына к преступлениям – грабежи, изнасилования, убийства, они же бросают тень на меня. Если в банде узнают о существовании этих материалов, мне конец: я разделю участь моих близких.
– Какого рода материалы?
– Сын оставил видеозаписи.
– Хаотичные или в виде дневника?
– Именно видеодневник, – подтвердил Приказчиков.
– В сети?
– Скажем… в домашней сети, – подобрал он определение. – За пределами этих стен о них никто ничего не знает. Время от времени Родион записывал на кассету личное, что так или иначе волновало его, как будто он сам с собой делился воспоминаниями.
– Зачем он это делал?
Генерал пожал плечами.
– Может быть, ты ответишь на этот вопрос, когда изучишь дневник.
– Разумеется, о нем знаете только вы. – Я указал большим пальцем на дверь гостиной. – А ваш унтер?..
– У тебя будет время расспросить его об этом.
– Значит, да. Еще один момент.
– Выпьешь?
– Вы пейте. Свою долю я возьму с собой. Я бы закурил, но что скажет моя новая подружка, когда увидит прокуренные потолки?..
Генерал подошел к камину, снял с полки три вещи и поставил их передо мной на стол.
В первую очередь меня заинтересовала настольная зажигалка в виде громадной игральной кости. Я прикурил от нее и тут же воспользовался второй вещью – пепельницей из зеленого мрамора. На третью вещь я только посмотрел – причем очень внимательно. Это была фотография в рамке, на которой фотограф запечатлел трех человек: генерала, его жену – лет пятидесяти, полноватую женщину, и сына, возраст которого я определил… в двадцать семь лет. И спросил об этом у генерала:
– Сколько Родиону на этом снимке, двадцать семь?
– Да, столько и останется.
Был бы он рок-музыкантом, подумал я, то попал бы в так называемый «клуб 27», членом которого, в частности, стал Александр Башлачев, выбросившийся из окна, да еще и родившийся 27 мая. Что-то еще было связано с этим названием. И я вспомнил: «Клуб 27» – так назывался роскошный отель, расположенный «в центре культурного и модного района Москвы», на Малой Никитской, 27. Владелец отеля упустил, на мой взгляд, один очень важный момент: ему стоило заказать хит музыкантам легендарной рок-группы «Иглз»… Было бы символично снять номерок в этой гостинице и пораскинуть мозгами над делом генерала хотя бы в стандартном номере и за его счет.