Бешеные горы
Шрифт:
— Очнулся? — услышал он чей-то шепот.
Над собой Бурый увидел чье-то лицо, в котором он не без труда признал лицо Калмыка. Правда, украшено оно было огромным синяком, так, что левый глаз почти закрылся. И губы распухли, делая из старлея какого-то урода.
— Как ты себя чувствуешь, Бурый? — спросил Калмык, и снова отчего-то шепотом.
Бурый начал понимать, что происходит. Тем более что на нем не было ни бронежилета, ни ремня, ни ботинок, не говоря уже об оружии.
— Мы в плену? — спросил он.
— Да, —
— Давно?
— С ночи.
Бурый закряхтел, поднимая голову и пытаясь принять сидячее положение.
— Лежи, — попытался удержать его Калмык.
— Помоги лучше, — не послушался Бурый.
Поддерживаемый рукой Калмыка, он кое-как сел и услышал, как внизу что-то зазвенело. Посмотрел вниз: одна нога закована в железный обруч, цепь от которого тянулась к стене.
— Как все серьезно!
— Угу, — без тени шутки согласился Калмык.
Тут только Бурый заметил, что вторую руку Калмык держит на перевязи и что она замотала бинтом от плеча до локтя.
— Ранен?
— Не сильно, — успокоил Калмык. — Кость не задета.
— А это?
Бурый поднял руку, точно налитую свинцом, и указал на синяк и разбитые губы.
— Это за то, что отбивался, — усмехнулся Калмык. Усмешка вышла такой, что впору плакать.
Бурый отвел глаза.
— Понятно. — Он немного помолчал, привыкая к странному гудению в теле и слабости, принуждающей его немедленно занять прежнее положение. — Что сейчас: день, утро?
— Примерно полдень, — сообщил Калмык, возвращаясь на свои нары у соседней стены.
За ним потащилась точно такая же цепь, какая была на Буром.
Где-то заржала лошадь, послышались громкие мужские голоса.
— А мы тут, похоже, не одни, — заметил Глеб.
Калмык промолчал, храня на своей разбитой физиономии выражение угрюмой готовности ко всему.
Бурый лег, точнее, повалился на нары. Тело почти не повиновалось ему, каждое осознанное движение давалось с большим трудом.
— Я ничего не помню, что было ночью, — заговорил он, отдышавшись. — Помню только вспышку перед глазами — и все. А ты?
— Когда ты потерял сознание после взрыва гранаты, я начал отстреливаться, — сказал Калмык. — Но почти сразу меня ранили в руку. Налетели со всех сторон, я даже пистолет достать не успел. Ну, попробовал отбиться, но куда там…
— А Борман, Алиса? — спросил Глеб. — О них ты что-нибудь знаешь?
Он повернул голову набок, чтобы видеть лицо Калмыка. Но видел только его макушку: все остальное пряталось в тени. Или Калмык сам прятался от его взгляда? Учитывая обстановку, это было бы неудивительно.
— Ничего не знаю, — помолчав, ответил Калмык. — Слышал, как они стреляли…
— Оба? — быстро спросил Бурый.
— Оба. Кажется…
— А потом?
— Потом меня вырубили, и я уже ничего не слышал. Нет,
— Наверное, ребята отбивались, — сказал Бурый, снова поворачивая лицо к потолку.
— Наверное, — без выражения согласился Калмык.
— Главное, чтобы Алиса донесла ноутбук, — с надеждой проговорил Бурый.
— Главное, чтобы нас вытащили отсюда! — вырвалось у Калмыка.
«Вот оно, — подумал Глеб. — Начинается».
— Вытащат, — сказал он твердо. — Всегда вытаскивали, и в этот раз вытащат.
— Ага! — зло отозвался Калмык. — Тогда нам тоже так говорили. А как до дела дошло, никому мы оказались на фиг не нужны!
— На войне всякое случается, — рассудительно проговорил Бурый. — Иногда бывает, что просто некому тебя выручить.
— Зачем тогда говорить?!
— Кричать не надо, — попросил Бурый. — Не будем посвящать чужих в наши семейные отношения.
Он улыбнулся, пытаясь хоть как-то приободрить младшего товарища.
— Знаешь, почему я взял тебя в группу? — вдруг спросил Глеб.
Калмык промолчал, то ли понимая, что все равно не ответит верно, то ли не желая вступать в этот разговор.
— Думаешь, за меткую стрельбу, за знание языков, за кучу других специальных навыков? — Бурый вывернул голову так, что чуть снова не потерял сознание, и нашел-таки глаза Калмыка.
Тот смотрел на него как загнанный зверь. Со страхом, но и с надеждой. И вот эту-то надежду надо было в нем срочно укрепить, пока она не улетучилась бесследно и вместо нее не остался один лишь страх, безрассудный и всепобеждающий.
— Нет, — продолжил Глеб, глядя прямо в глаза Калмыку, — не за это.
— А за что же? — спросил наконец Калмык.
— А за то, что сумел выбраться из такого вот дерьма, — сказал Глеб. — И только за это!
Они долго молчали, и первым на этот раз заговорил Калмык.
— Там было дерьмо похуже. Нас пятерых бросили в яму. В зиндан по-ихнему…
— Я знаю, — мягко сказал Глеб.
— Но прежде чем бросить, — продолжил Калмык, — на наших глазах двоим перерезали горло…
Калмык замолчал, борясь с воспоминаниями и чувствами, которые в нем эти воспоминания вызывали. Но все-таки переборол себя и заговорил снова.
— Самое поганое, что это для них развлечение. Стоят и гогочут, зубы скалят… И режут медленно, чтоб продлить удовольствие. А наши связаны, шевельнуться даже не могут, как бараны. И смотрят, так смотрят! — Калмык скрипнул зубами. — А ты ничего сделать не можешь. Потому что и ты связан, и ты баран… И тебя в любую минуту могут взять и вот так, как их… И брали. Сначала одного вытащили, потом второго. А ты сидишь в яме и ждешь, когда твоя очередь наступит. Больше всего мучило это ожидание. Один из наших с ума сошел. А был такой сильный парень, сибиряк…