Бесконечная свобода
Шрифт:
Мы с Сарой ничего не добавили к списку. Но, впрочем, у машин имелся небольшой резерв грузоподъемности.
Мы выехали с первыми лучами солнца, по хорошей погоде. Поездка, для которой обычно требовалось восемь часов, заняла на этот раз двадцать. В основном мы неторопливо ползли по обочинам дороги, почти не пытаясь выезжать на бугристое крошево, в которое превратилась мостовая.
Прибыв на место, мы сразу же направились через весь город в наше старое жилище. Билл намеревался поселиться там как временный жилец до тех пор пока не найдется кто-нибудь еще, умеющий и желающий заняться рыболовством и получить при этом хороший старый дом.
Мы прошли прямо в кухню и разожгли огонь. Я оставил
В бочке у края причала все еще было включено стазис-поле: для его поддержания не требовалось внешних источников энергии. Хранилище было на четверть полно рыбой. Я вернулся в кухню за клещами и достал несколько штук. Конечно, они все это время хранились при абсолютном нуле, но все равно успеют оттаять к завтраку.
Мы поставили воду на огонь, выпили старого вина — я выменял его у Харраса каких-нибудь пять месяцев тому назад, — а когда вода достаточно нагрелась, взял свечу и ушел в холодную гостиную, чтобы немного почитать, пока Сара будет мыться. Сам я вырос в нудистской коммуне, потом, во время службы в армии, много лет пользовался общими для всех душевыми, так что нисколько не стеснялся мыться в чьем угодно присутствии; так же к этому вопросу относилась и Мэригей. Ну а наши дети, конечно, оказались скромниками.
Было ясно, что, когда наступил день, Билл все еще жил здесь, и жил не один. Я увидел кучку его одежды в гостиной там, где он сидел на кушетке, рядом с кучкой женской одежды. Зрелище одежды сына потрясло меня; голова закружилась, и я вынужден был на ощупь найти кресло.
Когда я почувствовал, что вновь способен держаться на ногах, то, движимый любопытством и неясным чувством вины, поднялся наверх. Да, на его незастеленной кровати спали двое людей. Я глядел на постель и думал, кто она была и имели ли они время или желание полюбить друг друга.
Вымывшись, Сара тоже вошла в комнату и молча застыла при виде одежды брата. Она нашла свежие (если можно было воспользоваться этим словом) простыни и поднялась наверх, чтобы спать в своей комнате, но я долго слышал, как она ворочалась на кровати. Я сделал себе логово на полу у очага: спать одному в нашей старой спальне у меня не было ни малейшего желания.
Утром я поджарил в камине рыбу и сварил кастрюлю риса, о котором трудно было сказать, что он пролежал несколько десятков лет. После этого мы вышли, чтобы взяться за порученные дела. Перед фургоном была установлена пара голографических камер. На этом настоял Стивен Функ, он был убежден, что когда-нибудь эта съемка будет представлять собой ценный исторический материал. И людям, вероятно, будет любопытно увидеть, на что похожи их дома и сады, пустовавшие в течение восьми лет.
Вряд ли большинство из них обрадует это зрелище, так как лишь немногие выращивали одни только местные растения. Существовала очень толковая агротехника посадки земных растений и ухода за ними, но лишь малая часть их была в состоянии без присмотра перенести даже одну суровую зиму. Местные формы не пострадали, особенно большие и мелкие зеленые грибы, нечто среднее между растениями и знакомыми нам грибами, казавшиеся довольно уродливыми даже в лесу, где они росли до нашего появления. Эти грибы самого разного размера — одни по колено, а другие и в человеческий рост — заполонили все лужайки. Город походил на сказку, какая могла привидеться в кошмарном сне.
Мы собрали требуемые записи, вещи и несколько редких специализированных инструментов. Печь Стэна, как он и уверял, разбиралась на десять частей, но и после этого ее погрузка потребовала отчаянных усилий. К концу дня мы, уставшие донельзя и угнетенные всем увиденным, были готовы к отъезду. Но следовало дождаться рассвета.
Я
— Земля, наверно, покажется тебе такой же? — задумчиво спросила Сара. — Только хуже.
— Не знаю, — ответил я, — это было так давно. Я думаю, что уже привык к мысли о том, что очень мало что смогу узнать там.
Я подбросил пару поленьев в огонь и подлил вина в кувшин.
— Наверно, я рассказывал тебе про парня из двадцать второго века?
— Давным-давно. Я почти все забыла.
— Он прибыл на Старгейт в то время, когда я сидел там, дожидаясь, пока Чарли, Диану и Аниту переделают в гетеросексуалов. Он был один, возможно, единственный оставшийся в живых после какого-то сражения. Хотя об этом мне доподлинно ничего не известно.
— Ты предполагал, что он будет душевно опустошен?
— Именно так. Но не это заинтересовало меня. — Вино было прохладным и терпким. — Он вернулся на Землю в двадцать четвертом веке. Рожденный в 2102 году, он был уволен из армии в 2300-х. Как и мы с твоей матерью, он не смог перенести тех изменений, которые произошли в земном обществе, и вновь завербовался, лишь бы избавиться от необходимости смотреть на все это. Но то, что он описывал, казалось по рассказам намного лучше, чем тот мир, в котором он родился. К тому времени прошло уже полвека после нашего с Мэригей отлета на войну, и положение на Земле стало намного хуже, чем было при нас. Преобладающей причиной смертей в Соединенных Штатах в то время являлись убийства, а большинство убийств происходило во время разрешенных законом дуэлей. Люди разрешали споры, разрешали деловые проблемы и даже играли в азартные игры при помощи оружия — я ставлю все, что имею, ты ставишь все, что имеешь, мы сражаемся насмерть, и победитель получает все.
— И ему нравилась такая жизнь?
— Он любил ее! И после всех своих тренировок, с великолепной подготовкой для рукопашного боя и умением владеть разнообразнейшим оружием, с боевым опытом, он рассчитывал, что станет очень богатым человеком. Но Земля больше не походила на знакомый ему мир. В нем имелась каста воинов, люди вступали в нее с самого рождения — их биологически проектировали для этого — и оставались до самого конца. Они попадали в армию еще детьми и никогда больше не расставались с нею, никогда не смешивались с мирными обывателями — именно мирными. Земля стала планетой послушных ягнят, живших общинами. Никто не имел и не желал иметь больше, чем кто-либо другой; никто даже не говорил плохо ни о ком другом.
Мало этого. Они сознавали, что их гармония создана искусственно, путем биологической и социальной инженерии, и были довольны этим. И тот факт, что от их имени на сотне планет проходит ужасная война, просто еще больше укреплял логическое заключение о том, что их собственная повседневная жизнь должна быть еще более безмятежной и цивилизованной.
— И он удрал обратно в армию?
— Не сразу. Он знал, насколько ему повезло, что он вернулся живым и невредимым, и не стремился повторно испытывать судьбу. Он не мог жить с овцами и поэтому решил уйти от них: нашел малонаселенную местность, где можно было попробовать прокормиться собственным трудом на земле. Но они не захотели позволить ему этого! Не пожелали оставить его в одиночестве. Он не мог никуда спрятаться от них, и каждый день они посылали кого-нибудь нового, чтобы попытаться уговорить его прийти к ним в хлев. Он дрался с пришельцами, или по крайней мере нападал на них — они не сопротивлялись — и даже убил нескольких человек. Но каждый раз на следующий день появлялся новый посланец, исполненный жалости и беспокойства за него. А спустя месяц или два его посетил армейский вербовщик. Он ушел на следующий же день.