Бескорыстная геология
Шрифт:
Житиё Сомова покатилось по новым рельсам, он с упоением устраивал тот самый быт, заводил новые знакомства, укреплял ритуалы завтраков, ежедневных покупок, бумажных газет, а ночи проводил на диване, выставленном на балкон под тёмно синий цвет родительского космоса. Ночью курил, не носил одежды, молчал, был спокоен.
Ночь вновь сменяет дневное, праздное бытиё,
Прежде чем завернуться в свой спальный мешок Сомов прогуливается вокруг пруда, но в отличие от некоторых утренних бегунов не изображает бег, а честно разглядывает людей. Всюду бок о бок друг к другу жмутся романтично настроенные пары с корзинками вина, бокалами и кусками редкого сыра в руках. Наблюдается печальный романтизм. Слова, оканчивающиеся на -изм, обычно вызывают у Сомова ассоциации, связанные в основном с ограниченными способностями ума и замкнутыми пространствами, такими, к примеру, как комната или череп. Да, и при том всё это не имеет никакого отношения к буддизму. Напротив же, слово романтика, с буквой «а» в конце, обещает продолжение и открывает ищущим безбрежные возможности всего алфавита, книги о путешествиях, снег крайнего севера, за край которого всё таки можно заглянуть, моря, опасности, лёгкие одномоторные самолёты над Амазонкой, счастливые спасения, да что говорить. Но теперь слова и их значения не вызывают у Сомова никаких противоречий. Всё устроено хорошо. «Романтизм, вы говорите? Пусть будет романтизм, смотря с какой стороны к нему подступиться. Вот, например, лунная дорожка с этой стороны пруда упёрлась в тридцатилетнюю пару, бесспорная классика. А классика -- это штука, которая давным-давно случилась с другими
И снова ночь берёт начало на этом балконе. Лицо Сомова обрамлено спальным мешком и привычно подставлено небу, чтобы оно могло наверняка убедится в том, что он всё ещё жив и стоит тратить на него ветер и драгоценный весенний дождь. Наверху не поощряют спящих ничком, они напоминают там упавших на землю. Небо внимательно вглядывается в глаза Сомова, ища в них следы сдачи или тления, и, ничего не найдя, отпускает дождь к земле. Квартира за спиной за всё это время так и не наполнилась его вещами, а дней прошло уже столько, что вполне хватит на три месяца. Лето на носу. «Завтра уеду», - подумал он.
В балкон бьёт майское солнце, Сомов рассматривает под ногами породу города, в ней блестит небольшой прямоугольный камень с неглубоким вкраплением пруда посередине, прожилками улиц и изменчивой россыпью разноцветных людей. Он готов идти, ботинки плотно зашнурованы, а рюкзак собран и уже как-то отдельно от всей комнаты привалился к дивану. Привычным движением он откалывает камень и кладёт к другим образцам. В дверь звонят, ещё раз осмотрев и запомнив место, где камень Патриарших прудов только что был, он идёт открывать. На пороге его единственный и редкий друг по прозвищу По. К слову, в Китае По никогда не был и в целом был больше похож на огромного скандинава. Они не часто встречались с Сомовым, но всё, абсолютно всё, друг о друге знали, и потому при встрече не обременяли себя долгими разговорами. «Здравствуй, дружище По, мне пора ехать, живи сколько хочешь, вот ключи», -- говорит Сомов и через пять минут приветствий и прощаний сбегает по лестнице на землю.
Первым делом По идёт на балкон, достаёт из кармана и вставляет в пустующее место свой камень, точно в размер прежнего, разноцветные точки не спеша создают новый причудливый рисунок, вскоре картографическим пунктиром его прошивает Сомов, на краю прямоугольника он машет рукой и легко выходит из поля зрения.