Бесноватые
Шрифт:
Самолет из Ниццы в Хитроу бы полон краснолицых английских супружеских пар в полосатых рубашках и несуразных соломенных шляпах; они пререкались с таможенниками по поводу багажа. Она сидела с другими бизнесменами в тенистом уголке залитого солнцем зала, где они могли ревниво оглядывать чужие ноутбуки, мобильные телефоны и ручные мини-компьютеры. Она подавила укол ревности, когда Макс, опережая толпу, пошел в самолет с отливающим сталью «Vaio» [45] под мышкой. Высокий и стройный, умеющий носить костюм так ловко, как будто родился в нем, — он был человеком, который всегда вызывал у персонала ответные улыбки. Дело было не только в хорошем костюме. Макс привлекал внимание, совершенно не стремясь к этому, — Алана стремилась, но у нее не получалось. Глаза служащих
45
Престижные японские ноутбуки фирмы Sony. — Прим. пер.
Полет занял меньше времени, чем поездка из аэропорта. Она бы очень хотела остаться в Ницце, может быть поехать вдоль побережья в одну из этих вечно затянутых туманом горных деревушек, окружающих Монако, но идея была совершенно дикой, учитывая, сколько работы ей надо было успеть сделать. Раньше она этого никогда не успевала, так почему же сможет теперь? Это была не жизнь, это была работа во сне.
Она на секунду забежала в офис, чтобы лично отчитаться о поездке, залетела домой переодеться и снова направилась в аэропорт, прежде чем осознала, что забыла позвонить Декстеру и пожелать ему успешно примерить зубные скобки. Теперь уже было поздно: объявили посадку на очередной самолет, и мобильный выключился.
Алана занималась лицензированием техники для домашнего употребления — вещей, без которых мог бы прожить любой человек, — комнатные освежители с ванильным запахом, вазочки из матовой керамики, ароматизированные цитрусовые свечи, серебряные рамочки для фотографий и вышитые маленькие салфетки, которые захламляли прилавки дорогих магазинов во всем мире. Все это звучало бессмысленно, когда она объясняла это людям со стороны, хотя она не очень часто занималась такими объяснениями. Однако когда в расчет принимались ярмарки и выставки, без конца сменяющиеся объекты, модные пристрастия, которые внезапно выводили из бизнеса маленькие фабрики, ввергая в панику их владельцев и прочих роботизированных корпоративных поставщиков, это все становилось очень важным делом, и надо было убедить представителей других стран заниматься чужими товарами. Урбанизированные итальянцы, французы и испанцы испытывали слабость к предметам роскоши. Соответствующие английские товары были безыскусными и стоили слишком дорого, несли на себе проклятие косности многих поколений, больных традиционным провинциальным консерватизмом, переживших потерю производительной базы. Алана была вице-президентом но Европе, но это звание значило очень мало, а ее противник работал на их главного конкурента. Макс с легкостью выигрывал битву за заказы, успешно обрабатывая любую европейскую территорию, через которую проезжал, — всегда опережая ее.
Казалось, это невозможно, но неделя набирала скорость. В зале отлета в Схипхоле Алана видела, как человек приблизительно ее возраста упал с инфарктом. Он осел в своем кресле и стек набок, чего никто бы и не заметил, если бы стакан у него не упал на пол. Виски стек мужчине в носки, и менеджер бизнес-зала тщетно пыталась усадить его прямо — чтобы выглядело аккуратненько. Позже в тот же вечер из окна отеля в Бирмингеме она увидела, как в комнате через двор отчаянно ссорится какая-то пара; потом они восстановили мир и принялись шумно заниматься любовью. Казалось, за эти двенадцать часов быстро сменяющихся сцен она была свидетелем всех видов человеческого поведения, хотя ни одно из его проявлений ее не затронуло. Путешествия сделали мир открытым, но свели его к простой серии равнодушных живых картин.
Она была рада, когда из офиса позвонили и отправили ее в очередную поездку: новый проект означал, по крайней мере, что закончится полоса пассивного наблюдения. Расписание ее встреч и поездок было проверено и утверждено. Места назначения размывались, мысли ее блуждали, и она просто смотрела в сверкающие черные окна залов отлета, где сидели, дожидаясь самолета, бизнесмены, сражавшиеся за «Континент», как когда-то называли Европу.
Ночь выдалась бурной, она находилась в Кёльне или в Берлине, то здесь, то там, дожидаясь объявления отложенного рейса в Амстердам,
Она теперь воспринимала свои путешествия не как линейный ряд событий, но как какие-то снимки жизни, сделанные поляроидом при плохом освещении: полки, уставленные комнатными освежителями, столы в переговорных, водители, держащие таблички, на которых неправильно написано ее имя, бары в клубных гостиных, коктейли и канапе, книги заказов, ручки, бесконечные стойки с улыбающимися женщинами, проверяющими билеты на компьютерных экранах, споры о подсвечниках и о кольцах для салфеток, — всё это не имело смысла. Она провела встречу, посвященную индивидуальным кожаным подстилкам под тарелки так, как будто от этого зависела ее жизнь. Вспышки реальности проносились мимо яркими размытыми картинками, видами и настроениями.
Она даже забыла о Максе, хотя его имя периодически продолжало проскакивать в электронной почте и торговых журналах. По крайней мере, она забыла о нем до того вечера, устраиваемого Международным Комитетом по наградам в области мягкой мебели, когда Макс получил почетную табличку из органического стекла, свидетельствующую о том, что он признан лучшим коммерсантом года. И даже это можно было бы стерпеть, если бы Макс не остановился возле ее столика и не принялся улыбаться ей настолько конденсированно, что она была вынуждена его поздравить.
Она пила слишком много — она была зла, черт побери, — и тут обнаружила себя уже возле бара с остальными бизнесменами, чья жизнь в работе так и не была вознаграждена и отмечена в этот вечер. Довольно быстро завязался жаргонный разговор, объектом жалости и зависти в котором оказался Макс Харвуд.
— Он трахает всех своих клиенток, — сказал Питер Олекса из миланского офиса. — А потом, стоит им подписать трехлетний контракт, его уже и след простыл.
— Он все делает сам и работает в таком режиме, в каком не может работать больше никто, — пожаловался Саймон Картер-Филлипс — толстяк средних способностей из торгового центра Челси, который выглядел так, как будто его отделяет от инфаркта каких-нибудь восемнадцать месяцев. — Он так вкалывает, что все остальные выглядят сачками.
В полном согласии они опрокинули по стопке виски, а Алана вдруг поняла, что ей трудно завидовать Максу. Господи, человек просто великолепно работал, а все остальное было ревностью и полным дерьмом. Ей стало интересно, женат ли он.
Возвращаясь к себе, она проходила мимо двери Макса как раз в тот момент, когда он входил в номер. Она хотела сказать… в сущности, она хотела спросить Макса, как ему удалось превзойти самого себя в этом сезоне — но обнаружила вместо этого, что разозлилась, когда он пригласил ее зайти выпить, потому что это не было игрой по правилам.
То, что случилось в следующие несколько секунд, оставалось тайной для нее в течение последовавших недель. Между ними завязался разговор, который увлек их в комнату, и там Макс, похоже, споткнулся о край кровати. Он ударился головой об угол мини-бара и упал на пол лицом вниз с такой силой, что Алана услышала, как треснула диафрагма. Кровь, которая разлилась вокруг его головы, была черной и блестящей, как деготь. Алана осторожно попробовала пульс и обнаружила, что его у Макса не было — ни малейшего биения. Кровь в венах Макса просто перестала двигаться. Они все много пили — Алана где-то читала, что когда в организме есть алкоголь, кровеносные сосуды рвутся гораздо легче, настолько, что простое падение может убить человека, и Макс выглядел совершенно, невозвратимо, стопроцентно мертвым.