Бесноватые

Они въезжали в город через Саутуорк и уже приближались к Темзе. Порывистый сентябрьский ветер приносил с собой запах дождя. Ночная тьма готовилась сменить вечерние сумерки, когда почтовая карета, запряженная парой лошадей, пронеслась на всем скаку (так могут нестись только экипажи, за большие деньги нанимаемые в Дувре), вылетела на Боро-Хай-стрит и загрохотала, подпрыгивая по булыжной мостовой, в направлении Лондонского моста.

В карете сидели двое: модно одетая молодая дама и также по моде одетый молодой человек; они сидели в разных углах, стараясь держаться как можно дальше друг от друга. Пассажиры подскакивали вместе с каретой. В те дни экипажи уже ездили на рессорах, но трясло их от этого не меньше. Пытаясь удержаться, дама схватилась за ременную петлю у окна кареты и тихонечко, но от души выругалась своим нежным голоском.

В тот же миг ее спутник, державшийся весьма надменно, превратился в светского хлыща и произнес, лениво растягивая слова:

– Прошу вас, сударыня, умерьте свои восторги. Не надо столь явно выражать свою радость.

– Радость!

– За всю эту роскошь платил я. Даже если кучер загонит лошадей, деньги мне вернут.

Дама была в ярости; она едва сдерживала слезы.

– Нет на вас погибели! Нет на вас оспы! О Господи, я не знаю, чего я готова вам пожелать! Мало того, что вы силой увезли меня…

– Увез вас силой, сударыня? Я везу вас в дом вашего дядюшки – вот и все. Вы хоть отдаете себе отчет, что это за заведение, в котором вы пребывали во Франции?

– Благодарю вас, но я в состоянии сама о себе позаботиться. Это внезапное опасение за мою добродетель…

– Перестаньте, сударыня. Добродетель ваша или какой другой женщины нимало меня не заботит.

Девушка стукнула кулаком по оконному стеклу.

– Естественно, – вскричала она в ярости, несколько противореча себе же. – Таким, как вы, ни до кого нет дела. Но, я полагаю, дядюшка неплохо заплатил вам?

– В этом можете не сомневаться. Чего бы ради стал я рисковать жизнью? А все же признайтесь, Пег, вы перепугались!

– Мне не в чем признаваться. Это ужасная ложь! Заплатили! Заплатили! Есть ли что-нибудь в этом мире такое, чего бы вы не согласились сделать за деньги?!

– Конечно, сударыня. Хоть это и несовременно и противоречит моим собственным принципам, но ни за какие деньги я не согласился бы полюбить Пег Ролстон.

– Ах! – воскликнула девушка, отзывавшаяся на имя Пег.

Молодые люди обменялись взглядами.

Здесь, в Саутуорке, ветер чуть изменил направление, принеся с другого берега Темзы запах дыма, крупное облако которого повисло над Сити. Здесь, в Саутуорке, все жители уже спали, и ничто не нарушало тишину ночи; только подбитые железом колеса кареты, направляющейся в сторону Лондонского моста, грохотали по булыжникам. Из фонарей, которые должны были зажигаться перед каждым седьмым домом, горели лишь немногие, и огоньки от фитиля, плавающего в ворвани, отражались в сточных канавах и отбрасывали тусклые блики на лица пассажиров кареты.

Мисс Мэри Маргарет Ролстон, высокая, прекрасно сложенная девушка, снова ухватилась за ременную петлю, видимо, для того, чтобы приподняться. Слезы, выступившие у нее на глазах, объяснялись причинами более глубокими, нежели просто ярость. Несмотря на всю ее манерность, она была, в сущности, девушкой

мягкой, добросердечной и бесхитростной, хотя сама она, конечно же, стала бы отрицать это, полагая себя мастерицей всяческих интриг.

У мисс Ролстон были удивительные черные глаза, редкий агатовый оттенок которых подчеркивался окружающим зрачки сиянием и розоватой кожей ее прелестного лица. Она сидела, закутавшись в дорожный плащ с откинутым капюшоном; на ней была соломенная шляпка с ленточкой вишневого цвета. Голову девушки не уродовал парик, а гладкие светло-русые волосы – пудра: в 1757 году только мужчины украшали себя таким образом. Однако на лице ее были – по тогдашнему обыкновению – и румяна, и помада, и пудра, а на левой щеке – еще и маленькая черная мушка. На мужчин столь обильная косметика в сочетании с ярко выраженным природным очарованием действовала по-разному.

Когда мистер Гаррик [2] , человек весьма почтенный и к тому же искушенный в делах, предложил ей то, о чем она всегда мечтала, – место в театре «Друри-Лейн», он имел на то свои причины. Но и сэр Мортимер Ролстон совсем не без причин впал в такую ярость, услышав об этом предложении, что пришлось даже прибегнуть к кровопусканию. Наиболее понятными были все же чувства, которые испытывал сейчас мистер Джеффри Уинн, задумчиво сидящий рядом с девушкой в карете.

«Черти бы ее взяли», – думал он.

Но сердце выдало его. И совсем иным тоном Джеффри Уинн произнес:

– Пег…

– Оставьте меня!

– Как вам будет угодно, сударыня.

– Если бы действительно была хоть малейшая опасность. Но то заведение в Версале, куда вы ворвались, словно заурядный грабитель, – не что иное, как актерская школа при личном театре короля Франции.

– Прошу прощения, сударыня, но это заведение – не что иное, как школа при личном борделе короля Франции. И мадам де Помпадур управляется с ней не хуже какой-нибудь бандерши с Лестер-филдз.

– Мистер Уинн, вы заставляете меня краснеть!

– Именно, сударыня. Мне понятна истинная причина вашего теперешнего уныния и ваших слез. Когда меня застигли в этом окаянном месте, когда слуги вдесятером набросились на меня, – что еще мне оставалось делать, кроме как взвалить вас на плечи и бежать без оглядки? И разве моя вина, что во время бегства юбки задрались вам на голову, что несколько повредило вашему достоинству?

– Ради Бога, мистер Уинн!..

– Ради истины, сударыня!

– А вы, вы-то не смешно ли выглядели? Я ведь не ниже вас ростом, и не спорьте. И гораздо отважнее вас. Фу! Так стушеваться! Бежать от кучки французов. Да к тому же половина из них – женщины!

– Я обращусь в бегство, сударыня, даже если окажусь один против троих. И уж подавно побегу – можете не сомневаться, – если против меня будет десять человек. Пег! Ну, Пег! Имейте же благоразумие!

– Благоразумие! – вскричала мисс Ролстон. Надо отдать должное ее романтической натуре, она презирала благоразумие в других ничуть не более, чем в себе самой.

– Наконец-то я поняла, мистер Джеффри Уинн, почему вы отказались от военной карьеры. Вернее будет сказать, вас не стали держать в армии. Вас попросту выгнали! Боже милосердный! И я еще могла вообразить, что влюблена в такого низкого типа! Перепугаться, задрожать, словно глупая барышня. Пуститься наутек от каких-то лягушатников!