Бесовские времена
Шрифт:
Шут Чума был кошмаром двора. Старая аристократия терпела д'Альвеллу и даже порой признавала, что подеста, начальник герцогской тайной службы, выходец из старинного испанского рода, пожалуй, занимает то место, которое заслуживает. Что делать, на такую должность местный уроженец не годился — и это понимал не только герцог. Дамиано Тронти, хоть и был выскочкой, никогда не пытался корчить из себя аристократа, вдобавок — перемножал в уме трехзначные цифры. Но мерзавец Грациано ди Грандони, чьи предки происходили из Пистои, по их мнению, оскорблял собственное патрицианство, бесчестя его низким шутовским ремеслом. Но этого мало. Шут обладал языком змеи, и хотя редко задевал людей старших, вроде Монтальдо, не унижал и тех, в ком видел некоторое достоинство, но был язвителен и злоречив. При
Впрочем, не обходилось и без эксцессов. Однажды Чума зло прошёлся по поводу некоторых придворных дам, весьма любвеобильных. Герцог нашёл, что шут зарвался, и с хохотом разрешил синьорам Черубине ди Верджилези и Франческе ди Бартолини отхлестать Песте за наглость. Шут послушно вытащил из сапога кнут и покорно обнажил спину, выразив готовность получить сотню ударов от всех статс-дам и фрейлин, потребовав лишь, чтобы первый удар ему нанесли главная распутница и самая большая дурочка двора, предлагая, если выйдет спор о первенстве, просто метнуть жребий. В итоге наглец несколько минут простоял полуголый под хохот придворных и яростными взглядами дам, потом, кривляясь, заявил герцогу, что замёрз ждать наказания.
Сенешаль Антонио Фаттинанти и референдарий Донато Сантуччи, хранитель герцогской печати Наталио Валерани, секретарь его светлости Григорио Джиральди, главный церемониймейстер двора Ипполито Монтальдо и интендант Тиберио Комини составляли при дворе «старую гвардию». Наталио Валерани любил поспорить с Григорио Джиральди об античной литературе, оба были членами «философского кружка» регулярно собиравшегося для дебатов на площадке у башни Винченцы. И все они любили разговоры о «добрых старых временах», вели въедливые споры о геральдике, и часто медитировали над родословными древами старых родов Урбино и Пезаро, часами обсуждали события давно минувших дней. Их сыновья Алессандро ди Сантуччи, Джулио Валерани и Маттео ди Монтальдо были непременными участниками турниров и охотничьих забав герцога и слыли молодыми сердцеедами.
Приличным человеком, никогда не влезавшим ни в какие интриги, был лейб-медик двора Бениамино ди Бертацци, протеже Чумы, сам он дружил с Амедео Росси, архивариусом герцога, замкнутым книжником и философом. Оба они часами обсуждали в библиотеке события былого, листали ветхие рукописи и даже проводили некоторые литературные изыскания. Порой к ним присоединялся и шут Песте.
Но были и те, кто составляли оппозицию. Прежний наставник наследника Джанмарко Строцци, главный дворецкий Теобальдо Гварино, главный сокольничий генуэзец Адриано Леричи, кравчий Беноццо Торизани вкупе с постельничим герцога Джезуальдо Белончини, люди значительные и заслуживавшие, по крайней мере, в своих глазах, всяческого уважения, представляли партию недовольных.
Джанмарко Строцци обладал большими знаниями, но, как верно замечали древние, «многознание уму не научает». Считая себя первым в Урбино оратором и ритором, Строцци был преисполнен самодовольства, вечно терзал придворных, обрушивая на них бессодержательную уймищу заимствованных из древности слов и понятий, представлявших собой чудовищную вереницу классических цитат из античных авторов. Его не слушали. Некоторое время мессир Строцци жаловался, что изящный оратор более не находит вознаграждения, и проповеди находятся в глубоком упадке. Будь то речь на кончину кардинала или светского вельможи, говорил он, исполнители завещания не обращаются к наиболее способному в городе оратору, которого им пришлось бы вознаградить сотней золотых монет, а нанимают за ничтожную плату первого попавшегося дерзкого начетчика. Покойнику, полагают они, все равно, даже если на кафедру проповедника вскарабкается обезьяна. А ведь совсем немного лет прошло с того времени, когда траурная или праздничная проповедь в присутствии папы могла открыть дорогу к епископской должности!
Его едва терпели, когда
У главного дворецкого Теобальдо Гварино тоже был повод ненавидеть нынешних фаворитов. Стоит только взглянуть на глумливую рожу этого негодяя Грандони, полагал он, чтобы ясно стало, на что он способен, плебейская харя флорентийского менялы Тронти просто замок бесчестит, а доносчики и денунцианты д'Альвеллы, паразита и прихлебателя герцогского, скоро под одеяло каждому заглядывать будут! Глупец к месту и ни к месту цитировал «Furioso» Лодовико Ариосто:
Laggiо ruffiani adulatori, Buffon, cinedi, accusatori e quelli Che vivono alle corti e che vi sono Piо grati assai che l'virtuoso e buono. E son chiamati cortigian gentili Perchе sanno imitai l'asino e ciacco…Естественно, слова Гварино дошли до тех, к тому они относились. Д'Альвелла разгневался, ибо паразитом считал как раз Теобальдо, Тронти обозлился, ибо вовсе не считал, что его лицо хоть на волос хуже физиономии дворецкого, и лишь Песте смиренно согласился с обрушенными на него обвинениями, и блестяще доказал, на что он способен, выразив недоумение, отчего это мессир Гварино так боится, что ему заглянут под одеяло? Это наталкивает его, Чуму, на мысль, что есть чего бояться. К нему, к Песте, — шут, кривляясь, двумя пальцами поднял плащ, скосив глаза на свои ноги, — сколько под одеяло ни заглядывай, ничего, кроме самого очевидного, там не увидишь…
Дружки поняли его мысль и расхохотались. По достоверным сведениям соратников и преданных слуг мессира д'Альвеллы, рыло самого Гварино было сильно «в пушку» именно в том, в чём упрекал феррарцев Ариосто. Теперь же, зная, что герцог терпеть не может содомитов, оскорблённые фавориты устроили так, что несколько придворных, причём, враждующих друг с другом, сообщили герцогу о том, что главный дворецкий постоянно домогается певчих с церковного хора. Положим, навет соответствовал действительности, но не будь Гварино ещё и болтливым глупцом, это сошло бы ему с рук. Теперь же… Гнев дона Франческо Марии был лют, и Гварино только чудом избежал встречи с мессиром Аурелиано Портофино, для которого возможность сжечь любителя заднепроходной любви всегда была праздником, пред которым меркла даже светлая радость Адвента.
Ряды враждебной клики редели, но Джезуальдо Белончини, Адриано Леричи и Беноццо Торизани, увы, поводы для вражды имели сугубые и трудноустранимые. Дело в том, что статс-дамами герцогини в числе прочих были Джованна Монтальдо, жена главного церемониймейстера, Бьянка Белончини, жена постельничего, Дианора ди Бертацци, жена лейб-медика, и мать сенешаля Глория Валерани. Две последние были подругами и весьма уважаемыми при дворе особами, отличавшимися здравомыслием и спокойным нравом. Жена главного церемониймейстера была молодой особой двадцати девяти лет, причинявшей порой супругу сильное беспокойство, но вразумляемая Дианорой и Глорией, она держалась путей праведных. Бьянка же Белончини давно бы наставила супругу рога, если бы имела эту возможность. Уже год, как она влюбилась.
Одержимо и страстно, безумно и… безнадежно.
Надо ли говорить, что объектом её страсти стал мессир Грациано ди Грандони?
Ничего удивительного в этом не было. Без колпака и погремушек, без шуток и зубоскальства пистоец по справедливости считался красивейшим мужчиной герцогской свиты: белокожий красавец с томными чёрными глазами и нежными чертами, он взглядом мог прожечь сердце. От него, как замечали многие искушённые женщины, исходила удивительная магнетическая сила, и при дворе болтали, что «не иначе, как он приколдовывает…»