Беспамятство
Шрифт:
Первой настоящей страстью стали магазины. Сначала те, что на своей улице, потом чуть подальше, центральные. Пообвыкну в в городе и осмелев, Надя брала такси и ехала в ГУМ — самый большой торговый комплекс в три этажа, с фонтаном посередине и витринами, выходившими на Красную площадь. На первых порах, она, толкаясь в очередях, приобретала много ненужных вещей, дорогой еды, которая быстро портилась. Потом заскучала: везде одно и то же, никакого разнообразия, а главное, нет ничего такого, чего она ис могла бы себе позволить. Неинтересно. Ощутив вполне это свежсириобрстснное качество, Надя стала обходиться министерскими продуктовыми заказами, которые предусматривали, причём но льготной цейс, абсолютно всё, что поступает и даже не поступает на магазинные прилавки.
Однако
На рынок Надя надевала сиреневую куртку из плащёвки, которую поначалу, не имея опыта покупок, задёшево приобрела на барахолке и которую сразу категорически забраковал муж. Велел выбросить. Как же! Вот, понадобилась. В этой куртке она не стеснялась подбирать с земли наманикюренными ногтями оброненные покупателями металлические деньги, пряча монеты в носовой платок - дома отмоет горячей водой с мылом. А чего тут стыдного? не она, так другой подымет. Однако понимая тягу к базару, как несоответствующую своему нынешнему положению, бывшая нищенка от мужа эти походы скрывала, что было несложно при таком обилии свободного времени.
Наде бы за книжки взяться, но читала она неохотно — нетренированные мозги проворачивались с трудом. Большаков же, как известно, идею культурной революции в голове супруги забросил в самом начале, убедившись в бесперспективности маневра. Как- то в гостях собралась компания крупных чиновников, которые но необходимости засветиться перед ещё более высоким начальством, выглядеть современными и даже просвещёнными, посещали театральные премьеры и в «ящик», когда время позволяло, заглядывали. Речь зашла о модном актёре, неудачно сыгравшем Пушкина в телеспектакле.
– А удачи были? — сказал Большаков.
– И не будут. Воплотить столь неповторимого человека невозможно. Каждый из нас сжился с собственным обликом великого Сашеньки. Любой, кто пытается его изобразить, вызывает если не смех, то улыбку.
Надя закивала головой - про Пушкина она что-то помнила ещё со школы, учила наизусть и спектакль тоже смотрела.
– Ему приклеили очень густые бакенбарды, - сказала она, - поэтому он сделался похож на обезьяну.
Виталий Сергеевич пнул её ногой под столом, и она на всякий случай умолкла, но недовольство затаила. Дома, когда муж помогал ей в передней снять шубу, Надя с обидой спросила;
– Почему я всё время должна сидеть как немая? У меня тоже есть мнение. Вот, про бакенбарды. Мне так показалось. Что я, не знаю Пушкина?
Большаков грустно вздохнул. Он слишком быстро пошёл в гору, а наверху другие требования к жёнам. Спросил почти обречённо:
– Ну, и кто же такой Пушкин?
Надя удивлённо подняла выщипанные брови.
– Писатель. Ну... тот, который застрелился па дуэли.
Муж расхохотался:
– Вот поэтому впредь держи своё мнение при себе.
Надя ничего не поняла, но книги ей стали втройне противны. Она предпочитала кино, благо кинотеатр находился через дорогу. не пропускала ни одного нового фильма, а старые смотрела но многу раз с неубывающим интересом, часто по два сеанеа подряд. Сидела днём, в полупустом зале, распространяя запах любимых духов «Жди меня» — слабый, но приятный. Глядя на экран, она полностью отдавалась сопереживанию. Среди персонажей чаще всего встречались свои, попятные - доярки, трактористы, конюхи, которые преодолевали жизненные трудности в упорной борьбе, и, как бы героям ни было плохо
Довольный жизнью ликующий парод, красиво одетые влюбленные колхозники, задорные заводские парни и девчата постепенно выдавили из сознания Нади прежнюю действительность, не имевшую ничего общего с нынешней, к которой она уже крепко привязалась. Кино только подтверждало прочность новых ощущений.
Прошлое старалась не вспоминать, не пыталась узнать, что сталось с родными, опасаясь — вдруг явятся в Москву и начнут требовать от Виталия Сергеевича денег или квартиры, или ещё чего. Он может рассерчать, да и стыдно за голь перекатную. Что было, то уплыло, быльём поросло. Никакой связи с прежними заботами, мыслями Надя не чувствовала. Филькино, и даже Фима, да и сам
Юрьев-Польскбй, город, где она была всего-то пару раз, остались на одной планете, а Москва разместилась на другой. Вокзал с вонючими туалетами и злыми мильтонами, с толпами людей, ночующих на чемоданах и мешках, подслеповатая актриса, которой она усердно прислуживала, - хоть и находились в Москве, но к столице имели слабое отношение, а сдвигались ближе к северу, к зоне рискованного земледелия, откуда ей чудом удалось вырваться.
Отныне сё окружали совсем иные люди, они говорили и поступали не всегда понятно. Сблизиться с ними сходу не удавалось. Шофера, который возил Большакова, а если надо, и её, законную жену, Надя слегка побаивалась: уж очень серьёзный, на слова скупой, с огромной, сверкающей никелем машиной управляется легко, словно это велосипед. Соседи по лестничной клетке на радостное Надино «здрасте!» делали удивлённое лицо и в растерянности еле кивали головой. Ну, ясно — в деревне принято здороваться даже с незнакомыми, а тут большой город, сам из себя важный. В компании приятелей мужа Надежда, помня урок, в основном помалкивала, ис всегда разумея, о чём идёт речь. Старалась словечки отдельные, фразы умные запоминать, а от своих корявых - отвыкать.
Надя внимательно рассматривала глянцевые иностранные журналы, которые приносил муж: как выглядит приличный дом, кухня, сад. Хорошие журналы, картинки яркие, понятные без текста, написанного на чужом языке. Долго прикидывала, примерялась и сменила плюшевые занавески на шёлковые, в кухне по стенам развесила сковородки и жостовские подносы, расставила на резных деревянных полках модный голубой фаяне из Гжели, с полированного стола в гостиной содрала скатерть и водрузила посередине тяжёлую хрустальную вазу, в которой собственноручно меняла вянущие цветы на свежие. Однако настоящего уюта, тем более стильного, Надя в доме так и не создала. Ей нравились панбархатные халаты, в которых она щеголяла по дому с утра до вечера, вызывали восхищение шубы из чернобурки и соболя, могла приволочь из комиссионки старинный торшер, переделанный из напольного канделябра, но не понимала, что значит модные обои и зачем стелить на кухонный стол скатерть, когда клеёнка и красивее, и практичнее.
Друзей Надя не завела, так, нескольких приятельниц, которых в душу не пускала - настороженность изгоя вытравить сложнее, чем приобрести внешний лоск. Жизнь приучила её к одиночному противостоянию невзгодам, поэтому с людьми она всегда сходилась туго. В школе числилась пришлой — из чужой деревни, одна соседская Люська прилепилась к ней со своими рассказами про игривые отношения между девками и парнями, с мечтами о городской жизни. Но куда Люське оторваться от больной матери да старой бабки - характера не хватит. А у Надежды хватило. Да гори это прошлое синим пламенем! Теперь у неё новые задачи и другие ощущения.