Беспокойное наследство
Шрифт:
— Спасибо, сынок! — пропыхтел Евген Макарович, обессилен™ отдуваясь на золотистом песочке. Маленько придя в себя, он предложил: — Ну, Котя, в картишки?
— С нашим удовольствием! — оловянными глазками блеснул тот. — Во что желаете? В очко?
— Что ты, милый! — Пивторак, кряхтя, перевернулся на спину и сел. — Я в азартные не игрок, для других дел азарт берегу. В подкидного — самая что ни на есть интеллигентная игра. Очень великолепно мозги, как сказать, полирует. И настроению способствует. — Он сунул руку в лежавший в песке пиджак и вытащил колоду. — Перетасуй, сынок.
Котя не возразил и привычно принялся тасовать карты. А Евген Макарович, выудив из пиджака большой носовой платок, завязал
…Коте явно не везло. Пятый раз уже отщелкал его Пивторак колодой по носу, приговаривая: «Будь поумней! Работай над собой!» Потом Евген Макарович спохватился и вынул из сандалии свои часы на дешевеньком металлическом браслете.
— Время, Котя, время! Облачайся — и гуляй, сынок, отсюда. Далеко не уходи. И — поглядывай, поглядывай. Бдительность чтоб мне была!.. Ежели мальчик пойдет отсюда один, без меня, — действуй. И — смотри мне!..
Котя быстренько собрался и, вскарабкавшись по обрыву, исчез из виду. А Евген Макарович, улегшись носом вниз, подставил бело-розовую свою спину по-летнему горячим лучам солнца.
Ждать ему пришлось недолго. По обрывистой дорожке зашуршал, осыпаясь, песок, и рядом с Пивтораком кто-то остановился, заслонив его от солнца. Евген Макарович приоктрыл правый глаз — ага, так и есть, прибыл!
— Здравствуй, сынок, здравствуй, милый. — Голос директора звучал почти родственно. — Сымай свои техасочки и рубашоночку, отдыхай. Заодно и мне солнышко загораживать не станешь. Как говорится, солнце, воздух и вода — наши лучшие приятели-компаньоны.
Покуда Павлик раздевался, Пивторак перевернулся на спину, прикрыл глаза темными очками и, сцепив на животе руки, принялся крутить большими пальцами — то туда, то сюда. Что ж, у Евгена Макаровича были все основания для хорошего настроения!
…Позавчера, после знакомых телефонных звонков и визита в библиотеку, он отправился на Пушкинскую улицу, в Музей западного и восточного искусства. Осмотр экспозиции он начал с итальянцев. Он шел от картины к картине, останавливаясь возле Альбани и Сальватора Розы, возле Маньяско и Гварди, Веронезе и Караваджо. Посетителей в залах было немного — жаркая погода не слишком располагала к духовным наслаждениям. Поэтому Евгену Макаровичу было чрезвычайно приятно обнаружить такого же, как он сам, энтузиаста живописи: перед полотном Рубенса благоговейно застыл среднего роста гражданин в белой рубашке с галстуком. Через левую руку у него был переброшен твидовый пиджак, а кулак правой он приставил к глазу и, чуть откинув голову, не отрываясь, смотрел на картину. Пивторак тоже уставился на великого фламандца, одобрительно покачивая головой и сложив на животе пальцы. Гражданин в белой рубашке опустил свою «подзорную трубу» и повернулся к Евгену Макаровичу. Его неприметное лицо сияло экстазом.
— Это — восторг, — бесцветным голосом сказал он. — Не так ли?
— Обязательно восторг, — с готовностью откликнулся Евген Макарович. — Разве можно, чтоб не восторг! — он восхищенно поцокал языком. — Одно слово — реализьм. С благополучным прибытием в красавицу Одессу, Осип Александрыч!
Работами французских художников оба любителя изобразительного искусства наслаждались уже вместе. Вкусы их и оценки поразительно совпадали. Впрочем, вскоре разговор у них пошел уже не только о достоинствах старых мастеров. Евген Макарович с удовольствием узнал, что «главный хозяин» с нетерпением ждет прибытия скрипки Страдивари; что контрабандное содержимое чемодана, доставленного Павликом на вокзал, принесло порядочный куш и на его, Евгена Макаровича, личный счет в известном ему швейцарском банке сделан новый солидный вклад; что Евген Макарович сумеет порадовать и своих мальчиков — и Титана, и Котю, и даже Степочку, не говоря уже о Павлике,
Они уже перешли в отдел восточного искусства, когда Осип Александрович, разглядывая японских фарфоровых божков, сообщил, что у него есть для Евгена Макаровича некое поручение, которому главный хозяин придает весьма серьезное значение, и поинтересовался, как чувствует себя Павлик. Евген Макарович отвечал, что мальчик очень нервничает — ведь он рассчитывал вслед за своей скрипочкой отплыть в дальние края… Осип Александрович сочувственно покивал головой:
— Очень понимаю, очень. Но дело превыше всего. Вам придется взять на себя миссию его успокоения. Скажите ему, что от него предварительно ждут еще одной акции. А как вам нравится эта вышивка? Не правда ли, она поразительно изящная? — заметил он.
— Какой разговор! — готовно подхватил Пивторак. — Не хуже, чем у моей Матрены Фоминишны. Одно слово — поразительная и изящная! А касательно паренька-то как понимать? После этого мероприятия — вправду отправлять его будем?
Осип Александрович холодно посмотрел куда-то поверх пивтораковской головы:
— Зачем вы хотите лезть в пекло поперед вашего батюшки? Так поступать не надо.
— Это точно, что не надо, — согласился Евген Макарович. — Понятно.
— Приятно иметь дело с быстро понятливыми людьми, — констатировал Осип Александрович. — Итак, литературу вам передадут. Очень компактные брошюры. Название весьма трогательное: «Плач по неньке Украине». Я правильно произнес: «не-ньке»? Между прочим, автор вам немножко знакомый. Из европейского центра Организации украинских националистов. Впрочем, как говорили древние — номина сунт одиоза. Вы не очень тверды в латыни? Я вам перевожу: не стоит упоминать имена.
Осип Александрович обошел кругом стенд с изделиями из слоновой кости и, убедившись, что за ними с Пивтораком никто не наблюдает, преподал собеседнику подробную инструкцию: как поступить с компактными брошюрками — изделием штаб-квартиры ОУН…
Да, у Евгена Макаровича Пивторака были все основания для хорошего настроения…
Раздевшись, Павлик растянулся спиной вверх подле Пивторака. Рядом с шоколадно-загорелым мускулистым Павликом желто-розовый, в складках сала, тонконогий Евген Макарович выглядел особью какого-то иного, не очень даже родственного гордому homo sapiens вида млекопитающих.
— Зачем звали? — без околичностей спросил Павлик.
— Соскучился.
— Ой ли? — иронически сказал Павлик.
— Хочешь — верь, не хочешь — твое святое право.
— И никаких дел?
— Кто сказал — никаких дел? Однако всякому, указывается, овощу свое времечко. Вот погреемся с тобой на солнышке, сынок, искупаемся в Черном, как сказать, море, а там — и разговору нашему черед.
Как Евген Макарович спланировал — так и пошло. Они позагорали, порезвились в волнах, поплавали вперегонки. Только после этого Пивторак приступил к делу.
— Вот что, милый. Скажу тебе сразу, как на духу, — радости я тебе нынче не доставлю. Это я, как сказать, отлично разумею. Но — дело делать надо. Ничего тут, сынок, не попишешь. Так что лучше не возражай, а сразу кумекай…
— Ну и предисловие!
— Какое есть, — жестко отрубил Пивторак. — Уж какое есть. Но, с другой стороны, сынок, не очень и переживай. Не береди себе душу. Провести это мероприятие — тебе пару раз плюнуть. Все будет в ажуре.
— Хватит рассусоливать. Короче.
…Неподалеку мальчишки и девчонки, став кружком, стукали в волейбольчик — хорошо всем известную пляжную, без правил и претензий игру. Словно из другого мира доносились к Павлику азартные вскрики, звонкие удары по мячу, глухой звук шлепающегося на песок в безумном броске за мячом тела. А здесь, в этом — пивтораковском — мире в мозг свинцово били пивтораковские слова.