Беспокойный человек
Шрифт:
Катерина не знала, шутит он или говорит серьезно. И неужели не сердится?..
Яркие золотисто-карие глаза Сергея глядели на нее мягко и ласково. И какая-то особая радость светилась в их теплой глубине, будто он только сейчас увидел и узнал Катерину и удивился: как это он до сих пор жил на свете и никогда не думал о ней?
Катерина почувствовала, что лицо и шея у нее заливаются румянцем, и, смутившись, покраснела еще больше и снова уткнулась в калиновый цветок. Потом вдруг поглядела на
— И что это я тут с тобой стою? Доить скоро.
— Значит, так и уйдешь?
— А как же?
— Ну, хоть подари мне что-нибудь на прощанье.
— А что ж я тебе подарю? Ветку калины?
— Да хоть ветку калины. Вот эту самую, что в руках держишь!
Ветка, вырвавшись из рук Катерины, прошумела листвой. Катерина, заглянув в его горячие яркие глаза, отвернулась.
— А что ж одну ветку? — засмеялась она. — Я тебе весь куст подарю — возьми, пожалуйста!
— Подожди… А ваш табор далеко?
— Недалеко, да не дорога… До свиданья!
Катерина махнула рукой и побежала обратно через пеструю лужайку, заросшую иван-да-марьей, прямо через лес к табору.
Сергей, задумчиво сузив глаза, проводил ее взглядом.
— Через недельку обратно пойду! — крикнул он, когда голубое платье уже мелькало среди дальних елочек, росших на поляне. — Встречай тогда!
— Ладно-о!..
Сергей снял с плеча гармонь и, негромко наигрывая, пошел по дороге.
«Откуда она взялась?.. Когда выросла?..»
А перед глазами, пока шел до села, мелькало голубое платье и золотисто-русыми струйками тяжело падала и текла и шевелилась растрепавшаяся коса. И, усмехаясь сам на себя, Сергей от времени до времени повторял:
«Да… Бывает!»
А вечером домашние удивлялись: что это Сергей калиновую ветку принес? Неужели лучше цветов в лесу не нашел?
Гроза
Жаркий воздух дрожал над землей, небо сверкало без единого облачка, стала прежде времени жухнуть и созревать трава. Коров перегоняли с одного пастбища на другое, искали, где получше корма.
Катерина считала дни: вот еще один прошел, а вот и еще один…
Доярки замечали необычайное сияние в серых глазах Катерины.
— Расцвела девка, — любуясь Катериной, сказала как-то за обедом толстая Аграфена. — Словно бутон развернулась!
— Да будет тебе, тетка Аграфена! — отмахнулась Катерина. — Бутон какой-то!
— Даже знаю, с какого дня и расцвела-то, — хитро подмигнув, улыбнулась Прасковья Филипповна, которая только что отвозила в деревню обрат и сметану. — Знаю, знаю!..
— Да что ты знаешь, тетка Прасковья! — закричала Катерина. — Нечего тебе и знать-то! Вот пристали сегодня!
— Так ты же скажи, Прасковья Филипповна,
— Да что там Николай Иваныч! Кто-то молодой с гармонью недавно мимо нашего табора проходил да с кем-то в лесочке повстречался!
Тоня поджала губы, острый подбородок ее приподнялся, и узкие глаза устремились на Катерину.
Катерина, вся красная, встала из-за стола:
— Да ну вас, поесть не дадут!..
— Ну ладно, — ласково сказала Прасковья Филипповна, — не будем больше. — И усадила Катерину за стол.
— Эко ты какая! — удивилась тетка Аграфена. — Уж и порадоваться на тебя нельзя.
— А что, бабы, — задумчиво произнесла тетка Таисья, — это хорошо!.. Вот живут, живут два человека в разных концах, а потом вдруг встретятся. Вот у них и праздник наступает, свой праздник, в календарях не писанный… Ах, бабы, хорошо!
— Не рано ли сосватали? — сухо, ни на кого не глядя, заметила Тоня. — Что-то он к празднику не очень спешит. Другой бы хоть на обратном пути да завернул!
«Он завернет!» — хотела сказать Катерина, но промолчала.
А про себя повторила еще много раз:
«Он завернет! Он завернет!»
Прошел еще день — синий, томительно жаркий. И еще день. И еще день… Наступил наконец и тот, которого ждала Катерина.
Утром Катерина достала белую кружевную косыночку, которую ни разу не надевала, примерила ее перед зеркальцем. Но тут же, оглянувшись, не видел ли кто, сдернула ее с головы и спрятала обратно в чемоданчик. Ей даже самой себя стало стыдно — наряжаться для парня! А если бы доярки это заметили? А если бы Тоня… А если б — что всего хуже-он сам заметил!..
Катерина гладко причесала волосы, туго заплела косу и пошла в кухоньку помочь Дроздихе.
Дроздиха чистила картошку и, по привычке, разговаривала сама с собой:
— Ну печет, ну печет! Еще утро, а уже от земли дым идет… Ну куда это годится?.. Конечно, для покоса хорошо. А перед покосом не мешало бы траву смочить, чтобы соку набралась. И картошке дождя надо — земля, как порох, рассыпается.
— Ты о чем тут, тетка Наталья? — спросила Катерина. — Давай-ка я картошку начищу, а ты печку растапливай.
— Дак о чем же? Вот жара, говорю, — ответила Дроздиха, передавая Катерине ножик, — земля запеклась, трава желтеет. Бывало в старину-то выйдут на поле с иконами, богу помолятся, глядишь — бог-то и пошлет дождичка!.
— Ну? — улыбнулась Катерина. — Значит, раньше никогда засухи не бывало? А я вот читала, что целые губернии с голоду вымирали от неурожая… а тоже с иконами в поля выходили. Что ж это, бог-то?
— А что — бог? Значит, молились плохо. Не дошло до него!