Беспокойный возраст
Шрифт:
Василий Васильевич приостановился и, удивленно глядя в глаза Максиму, ответил:
— А вы разве до сих пор не знаете, Страхов, у кого получать? Все уже получили, а вы все ходите и спрашиваете. Идите к директору.
— Извините, — смутился Максим и подумал: «Знает».
Декан скрылся за дверью. И эти сухость и торопливость, с какой он ответил, наполнили душу Максима холодом.
В канцелярии директора стояли и вполголоса разговаривали двое студентов, не перешедших на пятый курс. Вид у них был понурый.
— Анна Михайловна, я хочу получить
Такой же странный, как у декана, как будто внимательно изучающий взгляд был и у добрейшей, всегда ко всем ласковой Анны Михайловны.
— Вам путевку еще не выписали… — ответила она. — Вы, кажется, подавали заявление в Степновск? Вам придется зайти к директору.
— Почему? Разве не у вас получать? — притворно удивился Максим.
Мучительный стыд, какой он испытывал в приемной отца, и здесь завладел им.
— У меня, но… — замялась Анна Михайловна. — Директор распорядился путевку вашу задержать.
Максим потупился: все было ясно, ходатайство уже получено в институте.
— А Черемшанов и Стрепетов? — спросил он.
— Уже получили. Еще утром. Им, кажется, даже подъемные выдали, — словно радуясь за Славика и Сашу, сообщила Анна Михайловна.
— Но почему же мою задержали? — опять не совсем искренне возмутился Максим.
Анна Михайловна пожала плечами:
— Вот этого, Страхов, я не знаю. — И кивнула на дверь: — Зайдите к Георгию Павловичу. Он у себя.
Максим сознавал, что приближается какая-то небывалая, решающая минута. Как он ненавидел сейчас своего ходатая, этого невидимого всесильного Аржанова. Он был словно в чаду. Что скажет директор? Накричит, возмутится, начнет стыдить или скажет, что для него-де, Максима Страхова, не обязательно уезжать куда-либо.
К счастью, Георгий Павлович был один. Когда-то этот мрачный с виду человек был отличным преподавателем, дотянул до доцента, потом его назначили директором; черты педагога-ученого уступили место повадкам администратора-хозяйственника. Теперь он разговаривал со студентами чаще всего бесстрастно и сухо. Лишь изредка он менял тон: с третьекурсниками он говорил более вежливо, со студентами старших курсов и отличниками — даже с некоторым уважением, с неуспевающими и лентяями — как с нерадивыми мальчишками-школьниками — небрежно и грубовато.
Сейчас перед ним стоял не студент, а инженер, за которого кто-то хлопотал в министерстве, и с ним надо разговаривать как с равным.
— Вы просили меня зайти, — пробормотал Максим.
— Да. Вашу путевку, Страхов, я распорядился пока не выдавать, — сказал Георгий Павлович, откидываясь на высокую спинку кресла. — Поступило указание из. Министерства высшего образования оставить вас в Москве. Вы что, не хотите ехать на периферию? Да вы садитесь…
Максим продолжал стоять. Краска заливала его лицо, уши горели. Тон директора был вежливым, но глаза, казалось, струили насмешку и чуть заметное презрение.
— Конечно, мы не имеем теперь права выдать вам путевку…
Георгий Павлович медленно растягивал слова, как бы наслаждаясь душевными муками Максима и мстя ему за чьи-то хлопоты, за то, что кто-то сверху попытался вырвать его из числа молодых инженеров.
— Не ожидал, не ожидал, — сердито подытожил директор. — Ну что ж… Все ясно. Идите. Вы получите направление не в Ковыльную Степновской области, а в Министерство речного транспорта.
Максим подался всем туловищем к столу, протянул руки:
— Георгий Павлович, не хочу я в министерство! Дайте мне мою путевку, — запинаясь, торопливо стал он просить. — Я поеду в Степновск вместе с товарищами. Пожалуйста, прошу вас.
Директор удивленно взглянул на него, пожал плечами:
— Ничего не понимаю. То вы не хотите ехать, то проситесь… В чем дело?
— Это не я просил! — выкрикнул Максим. Он чуть не назвал, кто именно хлопотал за него, но нежелание выдавать отца, мать вовремя остановило его. Он сменил просительный тон на требовательный и добавил мрачно: — Прошу выдать путевку. Я сейчас пойду в комитет комсомола и подам заявление… Почему вы, не спрашивая моего желания, не побеседовав со мной, распорядились не выдавать?
— Это еще что такое? — закричал директор. — Что это еще за требование? Ведь я не имею права теперь выдавать путевку, если есть такая бумажка. Сегодня получил ее из министерства. Вот, читайте.
Максим взял бумажку и пробежал ее глазами. В ней предписывалось: выпускника такого-то направить в распоряжение речного министерства. Коротко и ясно.
— Ну? Понятно? — спросил Георгий Павлович. — А теперь скажите, Страхов, как было дело? Кто так постарался за вас? Папа, мама или еще кто?
— Не знаю, — потупив глаза, солгал Максим. — Да это не так важно. Выдайте мне путевку. Вот и все.
Директор помолчал, снисходительно улыбнулся:
— Скрываете? Ладно. Конечно, в таких делах в первую очередь стараются добрые родители. Путевку я вам выдам, только я должен сначала сообщить о вашем протесте в министерство. Вы пойдите пока в комитет комсомола и сами рассейте это недоразумение. Через полчаса зайдите ко мне.
— Спасибо, — мрачно поблагодарил Максим и, круто повернувшись, так и не взглянув в глаза Георгию Павловичу, вышел.
Федор Ломакин сидел в пустой аудитории за маленьким преподавательским столиком и, сухо покашливая, делал отметки об откреплении отбывающих из института членов комсомола. Он окинул Максима презрительно-непримиримым взглядом.
— Ты это что же? Кх-м… — сразу набросился он на Максима, — Подаешь заявление, а сам окольными путями устраиваешься в Москве? Как это понимать? Мы считаем это двурушничеством, дезертирством с передовой линий комсомола!