Беспредел (Современные криминальные истории)
Шрифт:
А происходила пьянка в квартире Петрачковых, матери и дочери, 46-летней Валентины Захаровны и 18-летней Наташи. И мамаша, и дочка, надо заметить, пить умели ну не хуже мужчин, и так же, как мужчины, они научились целовать донышко опорожненного стакана.
Среди гостей в тот вечер, плавно перешедшего в ночь, находились самые разные люди: неработающий Виктор Свистунов по кличке Свист, его приятель Леха Стебаков по прозвищу Портной, он действительно был портным, работал в ТОО «Шевро», мать четверых детей Татьяна Алексашина, бывший курсант военного училища, а потом — студент-неудачник Орловского
Первой закосела многодетная мать, Татьяна Алексашина. Уже ночью стрелки приближались к той самой поре, когда из всех щелей начала вылезать нечистая сила, — Татьяна стала материться по-черному, громко стучать по столу и петь одну и ту же, набившую оскомину песню «Ромашки спрятались, поникли лютики». Но с песней она не справлялась, срывалась, из глаз ее лилась мокреть: видать, эта песня была сочинена про нее, бедолагу… Хозяйке дома, младшей Петрачковой, Татьянино мычание надоело, и она, морщась брезгливо, подошла к Олегу Лановскому:
— Выведи ее! А то она мне всю квартиру своими соплями испачкает.
— Сейчас! — Лановский готовно поднялся со стула.
Но Татьяна Алексашина уходить не пожелала, ей это вообще показалось обидным.
— Водка-то на чьи деньги куплена? — прокричала она в лицо Наталье. Отдай мне мои деньги, и я уйду!
Наталья даже ответить не успела, как к Алексашиной подскочил мгновенно вскипевший Свист, заполыхал, зафыркал, будто чайник на газовой конфорке, и ударил Татьяну кулаком в лицо. Потом ударил еще раз. Татьяна упала. Ее подхватили за ноги и потащили, как куклу, на кухню. Свист шел следом и продолжал бить Алексашину ногами. Да все по голове, по голове, по лицу. Никто даже не думал остановить его. Наталья Петрачкова поморщилась:
— Все, сортиром в квартире запахло. Она нам все изгадит. Волоките ее не на кухню, а на улицу. Пусть там проспится.
Свист, Лановский и молодой их помощник Гришка Курганов выволокли Алексашину на улицу, дотащили до лесопосадки, проходившей неподалеку от дома и бросили.
В час ночи Курганов обеспокоенно проговорил, обращаясь к Свисту:
— Надо бы посмотреть, что там с этой коровой происходит… А?
Многоопытный Свист согласился с юным приятелем.
По дороге Курганов подобрал серый силикатный кирпич, здоровенную такую дуру…
— Зачем? — спросил Свист.
— Вдруг пригодится, — туманно отозвался Курганов.
Алексашину нашли сразу, она лежала в кустах без сознания; в темноте белели широко раскинутые ноги, из черного разбитого рта вырывался тяжелый хрип. Свист произнес с удовольствием:
— Живучая, курва!
— Женщины живучи, как кошки, — знающе подтвердил Курганов. — Это известно всем, — он оглядел широко раскинутые ноги Алексашиной и сладко поцецекал языком: — А не кинуть ли нам в бой застоявшегося коня? — Курганов выразительно похлопал себя по ширинке.
— В таком виде не употребляю, — гордо отказался Свист.
Курганов сдернул с Алексашиной трусишки, пристроился к ней бочком… Затем,
— Правильно. Иначе она, очнувшись, незамедлительно сдаст нас ментам.
— У меня такое впечатление, что она еще жива, — подумав, произнес Курганов.
Свист молча взял в руку кирпич и несколько раз с силой ударил им Алексашину по голове. Его удары были сильнее ударов Курганова и, судя по всему, оказались решающими: Татьяна Алексашина была хоть и живуча, но ударов Свиста не выдержала.
— Вот теперь, кажется, все, — Свист удовлетворенно вздохнул.
Когда возвращались, Курганов зашвырнул кирпич в кусты.
— Улика. А улики нам ни к чему.
Впоследствии следователи Орловской прокуратуры насчитали на теле Алексашиной 88 ран. Восемьдесят восемь!
Вернулись в квартиру, а там дым коромыслом, веселье бурлит пуще прежнего, в доме появились свежая выпивка и новые музыкальные записи пришел Рома Васильков и принес магнитофон. А может, он ушел, но магнитофон свой оставил, кто разберет? Все в этом доме перевернулось. И весело было, очень весело.
Свист и Курганов замыли кровь, освежились одеколоном и как ни в чем не бывало включились в веселье. Ох и лихо же получилось все! Из Ромкиного магнитофона выжали все, что могли… Угомонились где-то в четыре утра, когда за окнами забрезжил рассвет, — попадали замертво. Надо было хотя бы немного поспать, отдохнуть, чтобы утром вновь заняться трудным делом отдыхом.
Проснулись в десять часов. Пришла Наташкина мама Валентина Захаровна, принесла бутылку водки. Растолкала Свиста:
— Эй, кавалер! Поухаживай-ка за дамой, открой посудину. Выпить пора! У нас ведь как водится: если с утра не глотнешь немного живой воды — считай, весь день насмарку, за что ни возьмись — все из рук валиться будет. Поднимайся, кавалер!
Свист кряхтя поднялся. Открыл бутылку, налил полстакана опухшей, с крошечными оплывшими глазками Валентине Захаровне — тоже, видать, время недурно провела женщина, — и себя не забыл, налил чуть больше. С сожалением посмотрел на полуопустевшую бутылку.
— Хор-роша, зар-раза, да больно быстро тает.
Валентина Захаровна с этим утверждением была согласна: действительно быстро тает. Будто снег на горячем солнце. Закусывать было нечем. Выкурили по сигарете, послушали сами себя: что там организм подсказывает? А организм подсказывал одно: надо бы продолжить начатое дело. И вообще борьбу с зеленым змием прерывать нельзя ни на минуту.
— Может, еще по одной? — предложил Свист. — Когда мало — это вредно. Даже очень вредно.
— А ребятам? — Валентина Захаровна оглядела лежавших вповалку гостей. — У них ведь тоже в голове колокольный звон стоит, а во рту, как в конюшне, — лошадь переночевала. Им тоже надо.
С этим Свист, компанейский парень, согласился. Тем более народ начал продирать глаза — Наталья, Лановский, Курганов… И все потянулись к бутылке. Через несколько секунд она была пуста.
А душа жаждала, ох как жаждала хмельного зелья! И не только зелья, а и воли, музыки, красивых слов, сигаретного дыма, ласки. Тосковала душа.