Беспризорники России
Шрифт:
Гармонист был чуть повыше Ванька, и не поймёшь, – то ли провожает гармонист кого, то ли он идёт для увеселения какой-то компании. Внимание он привлёк гармошкой, блестевшей под солнечными лучами лысиной, а взрослые не обращали на него внимания. Каждый провожал своего родного или близкого.
Малыш следил за бритоголовым. Его тянуло к нему, как магнитом: «Если таких берут на фронт… Вот Колька с Ваньком тоже собирались на войну. Сухари начали сушить». Он случайно об этом узнал, когда они спорили, назначая время побега. Колька говорил,
Он почему-то решил, что немцы обязательно убьют близнецов. Бойцов обучают стрелять, гранаты, бутылки с горючей смесью бросать. И жалко стала братьев. Он взял и рассказал их матери. И никакого им фронта. Может, и этот бритоголовый, с гармошкой, самовольно уходит из дому. Идёт себе среди мужиков и идёт. Потом сядет в эшелон со всеми, сыграет на гармошке. Его и спрашивать не будут, есть повестка или нет. И в окопе ему никаких пулемётов и гранат не надо, будет себе играть на гармошке, у бойцов настроение подымать…
– Эх, жива бы была тётя Настя, никуда бы братья не ушли, – сказал Валерка вслух, глядя на свечу. – Ребята они добычливые…
– Ты что бормочешь? Почему не ешь? – спросила мать. – Не захворал?
Дотронулась ладонью до головы. Температура – нормальная, и она напомнила:
– Ешь.
Братья ушли, мать прибавила им по сухарю. Когда ребята прибились, старуха соседка отговаривала мать:
– Не приймай циххлопцив. Свойих обэрэгай. Бо война будэ довга…
– Какая бы она ни была, её надо пережить, – ответила мать.
– Та вжеж, от и я так думаю…
У старухи была большая семья: сыновья, две дочери. Все взрослые.
Перед приходом немцев сыновья получили повестки, а куда делись девушки, у других соседей оставались – догадки. Любопытные интересовались:
– Тётя Груша, куда поховала дивчат?
– Ото я вам так и ляпнула, куда. А нэмаэ – и всэ туточки. Грец зъйив!..
Заключительную фразу старуха произносила с раздражением. Отворачивалась от любопытствующего, уходила приговаривая:
– Отжэ люды, им треба знаты…
Но когда близнецы принесли кролика, а потом пробрались на «Казачий Пост» и притащили целое ведро каши, мать угостила старуху, баба Груша сказала:
– Ото ты правильно зробыла, из цих хлопцев будэ товк. Бо воны ще помогаты тэбэ будуть.
Мародёрам нечем было поживиться у бабы Груши. В квартире – шаром покати, хотя раньше чего там только не было.
– Баба Груша, куда добро тоже сплавила?
– От же люды, всэ знают, всэ бачут, а тут як пьяницы маскали продывылись. Мы ж хохлы. Зустричались з немцами, румынами, поляками… Та всих бачили, на всих надывылись. Та шо ж – и мы таки дурни, щоб свий скарб отдаваты нимцю. А дулю им! – Она свернула кукиш. – Отаку дулю!
Для всех оставалась загадкой:
Мародёры, врываясь к ней в квартиру, видели пустоту, стол, две табуретки, кровать, поверх тряпьё, и старуха сидит у окна с заклеенными бумажными крестами стёклами. Старуха же не обращала на вошедших ни малейшего внимания. Она разбирала нитки, пытаясь намотать их на клубок. Она рассказывала, как один румын забрал у неё вязальные крючки. Через два дня принёс их назад с хорошими нитками. Она думала, что он заставит её что-то связать, но румын достал из кармана губную гармошку. Сыграл какую-то мелодию, а потом уселся на табуретку и пел по-русски:
Мамалига, молоко,Румыния далеко…Когда зашёл ещё один мародёр, он взял у него несколько спичек и положил перед бабой Грушей: – Тебе, матка…
Раньше удивлялись, почему со стороны немцев в посёлок погань ползёт. А наши ни разу не пришли. Теперь, после вылазки командира Петрова с бойцами, разговоры шли среди жителей, как поведут себя мародёры, будут продолжать шастать или прекратят. Лихо у наших получилось, – всыпали, как надо…
– А бабке Груше жалко стало итальяшку, – заметила мать.
– То був ни итальяшка. То був той румын, шо у мэнэ вязальни крючки брав, та вэрнув.
– Там не было румынов.
– Цэ вин був. Шапку дэсь загубыв, а шинель румынська. Вин ще на гармошци грав.
– Они нас не жалеют…
Женщины ещё поговорили о близнецах, в один голос одобрили их уход на Казачий Пост. Всех волновала наступившая после обстрела тишина. Где ночевать? Уходить в погреб или оставаться в квартирах? А вдруг ночью обстрел, бомбёжка?
– Шо в тому погреби? – сказала баба Груша, – убье, так и в погреби – убье…
Ушла, хлопнув дверью.
– А что ей, она своё отжила. А дети?..
– Мне в печёнках погреб, будем спать в квартире, – сказала мать. И соседки стали прощаться, расходиться.
В квартире, после погреба, как в раю. Мать подбросила в плиту угля, дала нам ещё по сухарю.
– Не дай бог, мародёры найдут сухарь, всех порешат! Ясное дело, что сухарь может появиться только с нашей стороны, с Казачьего Поста.
Она погасила свечу, уложила нас. Долго стояла у окна, прислушиваясь к необычайной тишине. Даже отдалённого грохота фронта не было слышно.
– Отступили… ушли? – гадала она.
Нинка быстро уснула, Вовка и мать ушли в сарай за углём, и он ждал их, наблюдая, как из-под заслонки пробивались отсветы пламени и плясали на белой стене, напоминая о мирном времени, о кино: «Жили себе люди и – никакой войны».
Во сне видел проводы отца с необычной ясностью, парня с гармошкой. Это он первый услышал приближающийся гул мотора, первый определил, чей самолёт.
– Воздух! – крикнул он зычным голосом. Шедшие, как по команде, вскинули головы.