Бессердечная Аманда
Шрифт:
Аманда не желает слушать мой отчет о проделанной разъяснительно-воспитательной работе. Я упрекаю ее в том,что она явно перестаралась с Себастьяном. Она вдруг ухмыляется и признается, что подслушивала у двери; в целом я свою задачу выполнил, заявляет она. Потом она тянет меня на пол, я усаживаюсь у нее между ног, и мы смотрим телевизор, как счастливая супружеская пара.
Потом она, вопреки своей привычке, заговаривает о нашем будущем. Предположим, что все разрешения получены и мы можем ехать куда хотим, – и где же мы будем жить? Ты имеешь в виду – в каком городе? Я имею в виду – в какой квартире? Как будто я и сам не спрашивал себя об этом. Уехать на Запад – это только полдела, Запад – не квартира. Где будет спать Себастьян?
Проблема,
В отпуск в этом году нам не съездить. Во-первых, в любой момент может прийти ответ, во-вторых, куда ехать? В Монголию?
Аманда заявляет тоном пастора, что ожидание всяких разрешений – самое потерянное время жизни. Я настроен менее пессимистически. Ожидание страшно лишь тогда, когда ты ничем, кроме ожидания, не занят. А кто нам мешает заниматься другими делами? Мы можем путешествовать по окрестностям, встречаться с друзьями, читать, мы можем каждую ночь любить друг друга до изнеможения; это неправда, что ожидание так уж безнадежно отравляет жизнь. Просто Аманда беспокойнее меня, и это нетрудно понять ввиду предстоящих перемен. И все же еще неизвестно, для кого из нас эти перемены важнее.
Прошлым летом я был в Португалии, в рыбацкой деревушке на Атлантическом побережье. Тогда я еще не знал Аманду. Виланд и его жена взяли меня с собой. Они ездят туда каждый год. Элиза Виланд захватила свою подружку в надежде женить меня на ней, но из этого ничего не вышло. Мне не везло на курортные романы, я ненавидел себя за свои короткие, унизительные любовные интрижки и ждал настоящей женщины, такой как Аманда. И вот мы сидели по вечерам за бутылкой вина в напряженной атмосфере неопределенности, и я отравлял отпуск всей компании своей твердолобостью. Пока Доротея, подруга Элизы, наконец не познакомилась с португальским булочником. С этого момента всем сразу стало легче. Деревушка мне так понравилась, что я решил обязательно съездить туда с Амандой. Я рассказал ей об этих четырех мрачных неделях, чтобы она знала, в каком состоянии я был, когда мы с ней познакомились.
Себастьян в первый раз отправился к Хэтманну на одну ночь, с субботы на воскресенье. Он поехал один, он уже большой парень. Не хватало еще, чтобы Аманда каждый раз встречалась при этом с Хэтманном! Я вспоминаю ее слова о том, что не так уж плохо изредка сплавлять этого разбойника хотя бы на один вечер. Вот, такой вечер наступил – и где же тут хваленые плюсы? Мое предложение сходить в кино или поужинать в ресторане она отклоняет – нечего смотреть, нет аппетита. Я в свою очередь встречаю без энтузиазма ее предложение пригласить в гости Люси: для того чтобы пригласить Люси, нам вовсе не надо было отсылать из дому Себастьяна. Аманда упрекает меня, что я не принимаю всерьез ее подругу, в то время как она никогда не позволяет себе смотреть свысока на моих друзей и коллег, хотя это иногда и нелегко. А скоро, после нашего отъезда, у нее будут только моизнакомые и друзья. Аманда вообще-то не любит ныть, то, что она говорит, – правда: я не в восторге от Люси. Словно прочитав мои мысли, она говорит, что ничего бы со мной не случилось, если бы я был с ней поприветливей. С другими же я приветлив, хотя далеко не все они мне нравятся. Дружелюбие по отношению к Люси было бы не что иное, как знак уважения к ней самой. Я сдаюсь: хорошо, звони Люси.
Аманда ловит меня на слове, и я внутренне уже готовлюсь провести вечер в качестве статиста. Она звонит долго, потом кладет трубку и говорит: тебе повезло. Мы валимся на диван и сплетаемся, как две змеи, в долгом поцелуе – то же самое мы могли бы делать, если бы Себастьян играл себе в своей комнате. Она и в самом деле умеет читать чужие мысли: она сдирает все тряпки с себя и с меня и говорит, что делает это не столько из
Сегодня где-то было принято важное решение, и, боюсь, не в нашу пользу. Когда я вышел из редакции, направляясь на обед, ко мне подошел незнакомый мужчина, с виду служащий, моего возраста и спросил, не уделю ли я ему несколько минут. Я ответил, что вообще-то собирался пообедать. Он сказал, что дело очень важное, речь идет о разрешении на брак. Для этого у меня, конечно, всегда наготове уйма времени. Он представляется Клаузнером, но в его глазах я читаю многозначительную улыбку: мол, конечно, это фамилия не настоящая, но как-то же надо представиться.
Мы не спеша идем в сторону Унтер-ден-Линден. Я взволнован и в то же время холоден – посланник! Странно, однако я совершенно уверен, что знаю, о чем сейчас пойдет речь. Наверное, потому, что несколько лет назад я уже побывал в подобной ситуации, за пару дней до отъезда в Восточный Берлин в качестве корреспондента Тогда ко мне тоже подошел незнакомый мужчина на улице, перед зданием в котором находилась редакция, и спросил, как я отношусь к идее сотрудничества. От него резко пахло одеколоном, а кожа его была покрыта таким равномерным загаром, как будто он неделями не вылезал из солярия. Метров сто я делал вид, будто обдумываю его предложение, потом отказался. Но тогда от моего решения не зависел исход никаких важных дел. Сегодня все обстоит иначе.
Клаузнер говорит: если позволите, я сразу же начну с главного, без всяких прелюдий. Я прошу его именно так и поступить. Если бы я изъявил готовность к сотрудничеству, говорит он, это очень помогло бы мне и госпоже Венигер в решении наших проблем. Я спрашиваю: и как же будет выглядеть это сотрудничество? Тут мне приходит в голову, что адвокат Краускопф – нет, его фамилия Краусхаар – предсказывал мне подобного рода встречи. Клаузнер растягивает губы в светской улыбке. Если бы я был его начальником, я бы запретил ему улыбаться на службе: у него некрасивые резцы. Он говорит, что спешить некуда – может быть, тем самым намекая, что слишком быстрый ответ снижает ценность моего согласия, – что ничего конкретного от меня пока не требуется, что речь пока идет всего лишь о принципиальном согласии. Я киваю. Мы проходим мимо советского посольства. Немецкие постовые перед зданием посольства провожают нас глазами. Было бы забавно, если бы один из них вдруг поприветствовал Клаузнера.
Он показывает в сторону Бранденбургских ворот, на просторы, простирающиеся за стеной, и с некоторым пафосом говорит, что мы ведь все живем в одном общем мире и именно потому, что нас многое разделяет, мы должны множить то, что нас могло бы объединить. Я опять киваю, он совершенно прав. Это существенно способствовало бы разрядке напряженности между двумя государствами, продолжает он тоном политического обозревателя, если бы они как можно больше знали друг о друге. Само собой разумеется, что моя готовность пойти им навстречу предполагает соответствующие шаги с их стороны. Я продолжаю кивать. Мы пересекаем проезжую часть, и он заботливо придерживает меня за локоть, чтобы я, не дай бог, не угодил под колеса. Я призываю себя отнестись к этому разговору более серьезно и ответственно: это не просто курьез, мне придется дать ему ответ, от которого слишком многое зависит.
И еще одно, говорит Клаузнер: в случае моего согласия от меня не станут требовать ничего такого, что могло бы обернуться для меня неприятностями. И ничего такого, что потребовало бы особых усилий. Вся необходимая им информация уже находится в моем распоряжении, мне не надо ее добывать. Впрочем, даже само слово «информация» неверно – оно вызывает ложные ассоциации с какой-то полуподпольной возней, чуть ли не с разведывательной деятельностью. А от него ждут, в сущности, всего-навсего готовности к добрососедскому, доверительному диалогу.