Бессердечный принц. Раскол
Шрифт:
Да, да, да. Позор рода Романовых.
— Он же не стоит там за дверью? — уточнил я на всякий случай, перебив занудную речь Славы.
Абрамов заткнулся и раздраженно цыкнул.
— В кабинете главного лекаря пьет кофе, обсуждают реконструкцию родильного отделения для заключённых женщин.
— И как он узнает, что я очнулся? — обречённо поинтересовался, уже догадываясь, каким будет ответ.
— За дверью два черносотенца, берегиня и менталист.
Я уставился на Абрамова с изумлением, а тот пожал плечами и развел руки в стороны.
— Видишь, сколько
Или просто кто-то слишком хорошо меня знает.
— Ладно, — я устало прикрыл глаза, — докладывай, курва медицинская.
— Как дал бы по лбу… Тьфу, остолоп.
***
Что во дворце в мою светлую юность, что в жизни — мы с императором пересекались очень редко. Нас обоих сей факт полностью устраивал, поскольку так я был предоставлен сам себе. В рамках возможного, конечно.
Сыновья на дорогах не валялись, а болезненный наследник мог отдать Всевышнему душу в тот момент. Тогда на первый план выдвинули бы меня — ребенка, рожденного от командира императорской лейб-гвардии. Демонолога, пожертвовавшего собой ради спасения его императорского величества.
Я это знал с самого начала, как и то, что происходило за стенами дворцов. На мое детство пришлось предательство императрицы Марии и ее сделка со Смертью, ставкой в которой стало сердце Алексея. Мимо меня протекали заговоры, убийства высокопоставленных чиновников, гибель от рук террористов светлейшего князя Михаила Романова, отца Андрея.
Что-то я помнил лучше, что-то хуже. Отдельными урывками из подсознания иногда вырывались сцены, где мать смотрит сквозь меня. Посреди безликих белых стен приказного дома для душевнобольных она выглядела хрупкой тростинкой, скованная цепями и смирительной рубашкой.
Грязные волосы падали на худое, бледное лицо, обескровленные губы иногда шептали бессвязный бред. Сквозь крохотные трещинки на коже проступала ярко-розовая плоть, сильно выделявшаяся на фоне бесконечного белого.
Это был последний раз, когда я видел свою мать. Сломанную, бездушную и абсолютно невменяемую. Сущности в Пустоте высосали из нее энергию, забрали разум и вернули только голую оболочку, которая доживала последние месяцы в Преображенской психиатрической больнице. Вроде бы не так далеко, но мне путь от столицы до Москвы казался в детстве бесконечно долгим.
Меня привезли во дворец, а мама вскорости выбросилась из окна. Вырвалась из рук санитаров, когда они повели ее на очередную процедуру, и выпрыгнула. Второй этаж не спас ее: неудачное падение перечеркнуло все шансы.
Свернутая шея не лечилась даже магией.
— Тебе следует лучше питаться и немного отдохнуть, а не рваться на службу. Сегодня мы арестовали двух командиров, также выдали ордера нескольких мелких чиновников и одного депутата. Завьялов, может, помнишь его?
Не помнил, потому молчал. Просто смотрел, как и мама, на стену и слушал вкрадчивый голос императора. А он продолжал говорить, как будто не замечал, что я уже десять минут никак не реагирую на его бестолковые попытки.
Губы дрогнули, захотелось улыбнуться. Подобное мы проходили, когда меня, опустошенного и с выгоревшим даром, привезли в Москву на лечение. Тогда его императорское величество целый час занудно перечислял мне перспективы жизни без военной службы. Говорил, что
Но лучше бы я уехал. Куда-нибудь. В Европу или Китай, а если в Соединенные штаты, то совсем хорошо. Работа при консульстве непыльная, люди там замечательные. Много солнца, иногда побережья заливает или ураганы проносятся. Так где катаклизмов нет? Давай, Влад, поезжай.
— Довольно известная личность, этот Архип Арсеньевич, занимался много благотворительностью, часто я включал его в списки для присутствия на балах или праздниках. Никогда бы не подумал, что Завьялов переметнется на сторону врага, — продолжил император, по-прежнему стоя лицом к окну и сцепив руки за спиной.
А я вот не удивился.
— Нашли заграничные счета, вычислили, через кого он передавал помощь краснозоривцам. Миллион, нет, десятки миллионов! Прямо у нас под носом! — возмущенный выкрики прервал судорожный кашель, и я вздрогнул, затем перевел взгляд на императора.
Он всегда носил мундир и очень редко выбирал обычный костюм для выхода в свет. Эдакая дань прошлому, за которое многие политики и бизнесмены в нашей стране судорожно цеплялись. Но сегодня император сменил привычный военный образ на пиджак, брюки, белую рубашку и жилет. Чтобы сильно не выделятся.
— Отчеты уже переслали тебе на почту, — император убрал окровавленный платок в задний карман и, наконец, повернулся ко мне лицом.
Когда он так постарел? Казался мне моложе, когда мы встретились на Васильевском. Откуда столь изнеможенный вид и глубокие морщи по всему лбу? Темные круги под глазами, явственная желтушность кожи, которая теперь напоминала старый пергамент. Ни привычных бакенбард, ни насыщенного блеска в темных волосах. Лишь усталость, строгость и какая-то затаенная обреченность в сером взоре.
— Зачем ты приехал?
Впервые за весь наш разговор я подал голос и услышал в ответ рваный вздох.
— Император не имеет права навещать храбрых подданных в госпитале? — кажется, в интонации просквозила ирония.
— Императору следует помнить, что любой выход облегчает врагам работу по его истреблению.
Короткий смешок вырвался из груди отца, затем он снова превратился в невозмутимую статую.
— Меня греет мысль, что ты все же беспокоишься о моей безопасности больше, чем показываешь. Пусть это всего лишь забота о благополучии страны, которая рухнет в смуту после резкой кончины императора.
— Алексей вполне готов взять бразды правления в свои руки.
— Считаешь?
Нет. Корона Российской империи сделает моего брата таким же несчастным, как ты. Но кого волновали чувства государя, правда? Людям хотелось, чтобы он исполнял их мечты. И я хотел. Когда-то в прошлом.
Потому что все мы чертовы эгоисты.
— Давайте оставим философские беседы на потом, ваше императорское величество, — я устало потер переносицу.
Болтовня со Славой, взгляды медсестрички и повышенное внимание к моей персоны изрядно вымотали. Нервы, словно рваные канаты, трепал холодный ветерок нашего с отцом молчаливого противостояния. Обычно мы ограничивались парой фривольных фраз наедине, затем официальными и пафосными изречениями на людях.