Бессильные мира сего

Стругацкие Аркадий и Борис

– Обязательно. Только - вкратце.

– Еще бы. Разумеется, вкратце. Тенгиз, расскажи человеку.

Тенгиз сказал:

– Значит, так. Я предлагаю следующий вариант. Выборы в воскресенье. В воскресенье, прямо с утра Димка переселяется сюда, ко мне. Пусть поживет пока здесь, так мне будет спокойнее. В понедельник я выхожу на Аятоллу и имею с ним беседу. Далее будем действовать по обстоятельствам. Ты, Вельзевул, должен быть к этому времени полностью готов. Успеешь? (Вельзевул кивнул.) Хорошо. Есть у меня еще и запасной вариант, но сначала, Боб, скажи, в какой

степени мы можем рассчитывать на сэнсея?

– Ни в какой, - сказал Роберт, подбирая соус корочкой.

– То есть? Ты что - так с ним и не поговорил?

– Нет. Я поговорил с ним. В последний раз - час назад. Мы не можем на него рассчитывать.

– Но почему, блин? Что он тебе сказал?

– Дословно?

– Давай дословно.

– Он сказал: "Отличная штука - команда. Всегда есть возможность свалить вину на кого-нибудь другого".

– Что это, блин, значит?
– спросил оторопевший Тенгиз.

– Это так называемое "Восьмое правило Фингейла". Если тебе от этого легче.

– И все?

– И все, - сказал Роберт-Винчестер и потянулся к остывшим уже гренкам на огромном фамильном блюде кузнецовского фарфора.
– Слушай, Матвей, продолжил он без всякого перехода.
– Давно тебя хотел спросить. Можно назвать Гёделевским утверждение "Вселенную создал Бог"?..

Богдан не стал слушать дальше. Ему было неинтересно знать, является ли это утверждение Гёделевским, тем более что он смутно представлял себе, что это означает - "Гёделевское", и был совершенно уверен, что Вселенную создал не Бог. Он поднялся, вылез из-за стола и поманил за собою опекуемого Вову. Надо было работать. Он мало что умел делать в этой жизни, но то, что он умел, он делал лучше многих. Может быть, лучше всех.

Он прошел в спальню. Вова грузно топал след в след, тяжело сопя, как ломовая лошадь. Однако в сопении этом уже слышался рабочий азарт: опекуемый предчувствовал работу, а работать он тоже любил. Хотя и мало что пока умел.

Вадим лежал на боку, свесив руку до полу, зеленоватое лицо его было смято подушкой, и весь он выглядел, как раздавленное животное. Сейчас это был просто бурдюк, наполненный отчаянием, бессилием и смрадным страхом. Но он же вполне здоров, возразил Вова. Это тебе только кажется, ответил Богдан. Он несчастен, а несчастье - это болезнь. Более того, это лоно всех болезней на земле. Несчастье не лечится, возразил Вова. Оно проходит само собой, как дождь. Или не проходит, сказал Богдан. Или не проходит, согласился Вова. Но тогда оно перестает быть несчастьем и становится образом существования...

– Правильно поступает тот, - процитировал Богдан, - кто относится к миру, словно к сновидению. Когда тебе снится кошмар, ты просыпаешься и говоришь себе, что это был всего лишь сон. Говорят, что наш мир ничем не отличается от такого сна.

Однако Вова тоже читал "Книгу самурая". И тоже ценил ее.

– Но с другой стороны, - возразил он немедленно, - даже чашка риса или чая должна браться в руки должным образом, без малейшей неряшливости и с сохранением бдительности.

Богдан усмехнулся и преподнес опекуемому свое любимое:

–

Не нужно быть все время настороже, - сказал он.
– Нужно просто считать, что ты УЖЕ мертв.

– Это правило не для нас, - сказал Вова, как бы обидевшись.
– Это для них.

– Для нас тоже, Вова. Для нас тоже... Ладно. Приступим?

– Попробуем, - сказал вдумчивый и осторожный Вова и присел перед Вадимом на корточки, оттопырив необъятный свой зад молодого дегенерата.

Глава девятая

ДЕКАБРЬ. СУББОТА

Закрытый перелом

– Он не музыкант!
– нетерпеливо повторил сэнсей (в третий раз).
– Он совсем не музыкант и никогда не станет музыкантом.

– Но он же не расстается со скрипочкой!
– настаивал папаня.
– Мы купили ему скрипочку, и он прямо готов с ней спать...

– С игрушечными машинками он ведь расстался со временем? И с железной дорогой, не так ли?

– Но это же совсем другое дело! Тогда он был дитя.

– Он и сейчас дитя, - сказал сэнсей.
– Не делайте из него взрослого. Если бы он был взрослый, я бы за него не взялся.

– Но ведь педагог сказал, что у него абсолютный слух!

– Господин Фираго, у меня тоже абсолютный слух. Но я не музыкант. Более того, у меня абсолютный нюх, но я не служебная собака.

– Это совсем другое дело.

– Вы читали мое заключение?

– Конечно! Мы читали его как священное писание.

– Вы поняли, что там написано?

– Там написано...

– Там написано, что мальчик по природе своей - по сути своей, понимаете?
– по организации психики, по настрою души, по структуре подсознания - систематизатор. Он талантливый архивист, коллекционер, может быть, будущий Линней или Менделеев... А вы хотите сделать из него лабуха. Чтобы обслуживать второразрядные свадьбы. Или вообще пиликать с шапкой на полу - в переходах метрополитена.

– Но согласитесь, Стэн Аркадьевич, если приложить усилия... Если бы вы все-таки взялись...

– Усилия здесь ни при чем. Я не могу сделать хорошего музыканта из хорошего архивариуса! Я вообще никого и ни из чего не делаю. Черт возьми, я же объяснил вам с самого начала! Я только говорю: вот дорога, по которой ему лучше всего идти...

– Если это потребует дополнительных занятий, мы готовы увеличить гонорар до необходимых...

– Вы ни черта не понимаете, Фираго. Вы меня не слушаете. Сколько вам лет, сорок?

– Сорок два.

– Сделайте себе еще одного ребенка. Может быть, получится музыкант. А сейчас я занят. До свидания. Роберт, произведите расчет с господином Фираго.

И он умчался, яростно крутя головой, растягивая на ходу ненавистный парадный галстук. Роберт сейчас же поднялся, руки по швам, - демонстрируя таким вот образом необходимое почтение. Не то чтобы так у них было заведено, но на клиентов это должно было производить - и производило соответствующее впечатление. Вот и сейчас господин Фираго тоже судорожно подскочил на месте - круглый и розовым, как надутый шарик, - и даже сделал попытку поклониться в адрес стремительно удаляющегося мэтра.