Бесследно пропавшие… Психотерапевтическая работа с родственниками пропавших без вести
Шрифт:
Исторический масштаб истребления национал-социалистами целых этнических групп и прежде всего еврейского населения – под предлогом «окончательного решения еврейского вопроса» – можно обрисовать холодными цифрами. В лагерях смерти было уничтожено около трех миллионов евреев и, по всей вероятности, примерно столько же было убито в местах проживания и на местах казней. Смерть еще около шести миллионов человек (а скорее всего, даже большего числа людей) стала результатом общей работы нацистской машины смерти (Longerich, 1989; Heyl, Schreier, 1994).
Шесть миллионов убитых придают Холокосту уникальный статус среди всех преступлений против человечества. Статистика неспособна
И эта статистика делает очевидной практику насильственных исчезновений. Речь при этом идет лишь о минимальных цифрах – о многих жертвах Холокоста мы ничего не знаем и по сей день. Нет полных списков погибших, неизвестны места их погребения.
Философский подход к этой проблеме говорит о том, что подобные события способны поколебать веру в человечество.
«Такое явление, как Освенцим, относится к глубинным слоям нравственности цивилизованного человечества, затрагивающим главные постулаты поведения людей по отношению друг к другу. Массовое истребление, бюрократически организованное и осуществленное промышленным способом, означает не что иное, как опровержение цивилизации»
Массовое истребление в концентрационных лагерях было одной из фундаментальных установок Третьего рейха. Попасть в лагерь означало быть полностью вычеркнутым из общества. Существование концлагерей продемонстрировало, какую деструктивную власть одна группа людей может иметь над всеми остальными (Моммзен, 1992). Никакой опыт предыдущей жизни не готовил людей к существованию за колючей проволокой. Предположение Ханны Арендт, что лагеря создали реальность, которую невозможно постичь никакими социально-экономическими инструментами познания, и что невозможно передать, что представлял собой Холокост, с помощью обычных понятий, объясняет то, что по сегодняшний день предпринимаются многочисленные попытки описать его и рассказать о нем. Или, как пишет Хенри Кристэл:
«…Типичными являются последствия массового столкновения со смертью. Проблемы отождествления со смертью среди переживших концентрационные лагеря довольно заметны. Многие из них были абсолютно не в состоянии радоваться жизни, а воспринимали себя как живой памятник этим „замученным шести миллионам“»
До 1938 г. в Вене проживало примерно 180 000 евреев, что составляло 9,4 % населения (Бекерманн, 1989). После вспышки жестокого насилия против них вследствие аншлюса 1938 г. многим евреям в Вене стало ясно, что они не могут там больше оставаться.
«Как ни странно, эта схожая с погромами вспышка народного гнева… спасла жизнь некоторым евреям… Неприкрытое насилие, обрушившееся на евреев в Вене, призвало их к сбору чемоданов»
Несмотря на это почти треть австрийских евреев погибла в машине уничтожения Третьего рейха. Мало кто из эмигрировавших вернулся по окончании войны, но и им не удалось почувствовать себя снова дома.
После захвата власти национал-социалистами насильственные исчезновения евреев стали повсеместными. В качестве примера судьбы миллионов пропавших без вести и их близких можно привести биографию Леона Зельмана (Zelman, 1995). Он очень выразительно описывает, как без единого слова прощания потерял свою мать и брата и как искал выживших членов семьи после 1945 г.
4.1. Жизнь в гетто
В гетто в любое время человек мог просто исчезнуть, пока дети были в школе или мать ходила за покупками.
Многие родители пытались спасти своих детей, спрятав их у нееврейских сослуживцев или друзей, в католических пансионах и пр. Юдит Кестенберг пишет:
«Многие матери боролись за жизнь своих детей и готовили их к жизни без родителей… но все же дети чувствовали себя брошенными своими матерями»
В случаях, когда родители надежно прятали своих детей, можно было, по крайней мере, проститься с родителями, хотя такое прощание трудно было осознать, особенно маленьким детям.
Но все же далеко не всегда такое прощание было возможным. Зельман описывает, как они с братом вернулись домой из школы, а матери уже не было:
«Мы начали громко – на всю улицу – звать: „Мамочка, мамочка!“. Ни один человек не обернулся, не обратил на нас внимания, никто не заговорил. Люди проходили мимо нас, будто нас не было. Такие сцены можно было увидеть часто. Смерть близких и отчаяние стали повседневностью. У большинства стремление выжить самому было сильнее желания помочь другому… Свою мать мы не увидели больше никогда»
Ужас исчезновения близких стал в гетто повседневным, и детей, которых это коснулось, было так много, что они даже в первый момент шока и боли не получали никакого утешения от окружающих людей.
«Да, исчезновение было правилом, воссоединение – исключением из него»
4.2. Разлука в концлагере
На перроне Освенцима многие, проведшие дни и даже недели в тесноте вагонов для скота, виделись со своими близкими в последний раз. Семьи разделялись – на тех, кто считался работоспособным, и тех, кто таковым не считался. Выбор этот часто был абсолютно случайным. Примо Леви пишет о прибытии в Освенцим:
«Что произошло с ними – женщинами, детьми, стариками – мы не узнаем никогда: их просто поглотила ночь. Сегодня мы знаем, что путем случайного выбора каждый из нас оценивался как способный или неспособный работать на благо рейха; мы знаем… что из более пятисот человек спустя два дня в живых не осталось никого… Так, мгновенно, зверски были уничтожены наши жены, родители, дети. Почти ни у кого не было возможности проститься с ними. Мы видели их в течение лишь нескольких минут – темную массу, стоящую на другом конце перрона. Потом мы больше не видели ничего»