Бессмертие графини
Шрифт:
Теперь жизнь окончательно разделилась на день и ночь.
Днем я тихо сходила с ума, замечая то, чего нет (вроде ссадин и синяков), суеверно боясь дьявольских глаз графа и отчаянно пытаясь найти объяснение всему происходящему со мной.
Ночью же я отдавалась во власть порока, забывая обо всем, получая только удовольствие от прикосновения холодных пальцев в самых сокровенных частях, от резких движений, пронзающих меня, казалось, насквозь и от далеких губ, изогнутых в усмешке, что ласкали меня лишь в моих снах.
И конечно, днем я молчала
Да и что бы я сказала графу?
Что боюсь его?
Что схожу с ума?
Что готова умереть со стыда, вспоминая ночи и больше всего хочу перестать поддаваться его ласкам?
Не думаю, что он помог бы мне во всем этом.
Хотя иногда граф ломал свою дневную маску острой вежливости, и я ловила на себе насмешливый взгляд его дьявольских глаз и холодную усмешку, так непохожую на привычную отстраненно-безликую улыбку.
И каждый раз это происходило, когда я размышляла о своих проблемах, пытаясь убедить себя в их несущественности.
Казалось, будто граф читает мои мысли и смеется над их глупостью и хаотичностью. И это усиливало мой страх перед ним, и было очередным доказательством моей болезни.
Мой ангельски-красивый дьявол-искуситель, ты сводишь меня с ума.
Глава 6.
Мы прожили вместе несколько лет, и я едва держалась на той тонкой границе, где заканчивается легкое помешательство и начинается настоящее сумасшествие.
А может, мне лишь казалось, что я держусь, а на деле я уже давно переступила порог, окунувшись в бездну безумия?
Каждый раз, когда я засыпала, мне снились глаза графа.
Два кровавых озера сверкали в кромешной темноте, и я бежала прочь, как можно дальше, но они всегда настигали. От них было невозможно спрятаться, они мерцали алыми всполохами, подавляя мою волю и пробуждая совершенно чуждые мне желания.
Во сне казалось, будто они забирают у меня что-то важное, что я обязательно должна знать. И как бы я ни старалась, сама я это уже не верну. Потому что вернуть это может только он.
Дело тут было даже не в его холодной вежливости днем и не в том, как граф обращался со мной ночью. Нет, просто со временем у меня появилось навязчивое, неотступное чувство, будто я чего-то не знаю. Чего-то очень важного, связанного непосредственно с графом. Чего-то ужасного, о чем я могу вспомнить, лишь глядя в эти алые колодцы.
Могу, но не вспоминаю.
Единственной отдушиной стал для меня Викторий. Не знаю, почему, но я рассказала ему, пускай далеко и не все. Я сама не поняла, как так вышло. Ведь теперь я графиня, и чтобы ни происходило в моей голове, как бы меня это ни терзало, я должна блюсти честь и репутацию своего мужа и себя самой.
А разболтать кому-то о том, что я на грани безумия… это вряд ли способствует репутации.
Уж не знаю, что на меня нашло. Возможно, это был один из
Вообще, они были до невозможности одинаковые и одновременно совершенно разные.
Руки Виктория, когда он галантным, не свойственным простолюдину жестом, брал меня под локоть, были такими же обжигающе-ледянными. Кожа его буквально светилась белизной, а на солнце он никогда не выходил, даже ненадолго.
Но в отличие от графа, холодным было только его тело. Он не оттолкнул меня после моего откровения, а его алые глаза, светились лишь сочувствием и заботой.
Он стал для меня другом, хотя после того, как мы сблизились, мои провалы стали учащаться, а раны, то появляющиеся, то исчезающие на моем теле были все кровавей и ужасней, доставляя невыносимую боль, пусть даже она и была лишь плодом моего воображения.
Это было несколько странно. Отчего-то я была уверена, что все мое сумасшествие каким-то образом связанно лишь с графом, но никак не с остальными членами замка.
Ведь когда я общалась с Рози все было в порядке. Хотя Рози я и не доверяла столь сокровенные тайны.
Впрочем, я даже не успела рассказать Викторию об ухудшении своего состояния.
Словно почувствовав, что от общения с ним, мое сумасшествие только нарастает, он сам предложил прекратить нашу дружбу.
Я не могла понять, неужели это действительно было так заметно?
Я наивно считала, что держу свои страхи в кулаке и сохраняю лицо. Что никто в замке не замечает тех вещей, которые творятся со мной. Что годы обучения этикету не прошли даром, и я могу оставаться спокойной внеше в любой ситуации.
Но Викторий заметил все сразу же, и сказал, что общение с ним сделает мне только хуже, а когда я попыталась выяснить подробности, он промолчал.
Однако я действительно не понимала, как его забота и внимание, после которых я чувствовала явное облегчение, могут мне повредить. Ведь он был моей отдушиной в этом царстве страха. Единственным человеком, с которым я могла поговорить, не опасаясь за свою репутацию, или за то, что обо всем узнает граф. Единственным, после Рози, в этом замке, к кому я испытывала нежные чувства, так непохожие на мою больную, одержимую привязанность к графу.
После долгих разговоров Викторий сдался.
Соглашаясь продолжить наше общение, он выглядел печальным, напоследок заметив, что надеется, что я не возненавижу его, когда все пойму. И больше он никогда не возвращался к этой теме.
Хотя, как я бы смогла возненавидеть своего единственного и лучшего друга в этом, все еще чужом мне замке, пусть и формально я считалась здесь полноправной хозяйкой?
Я дорожила Викторием и никогда не отказалась бы от него.
О, как бы я хотела чувствовать к своему мужу хотя бы часть той теплоты и нежности, что испытывала к Викторию.