Бессмертная жизнь Генриетты Лакс
Шрифт:
Кути протянул мне стакан красного сока и отправил с кухни в темную жилую комнату, отделанную деревянными панелями. Кушетки там не было, лишь несколько металлических складных стульев и парикмахерское кресло, закрепленное на линолеумном полу. Сиденье кресла было полностью заклеено скотчем. Кути десятки лет проработал парикмахером в Лакстауне. «Сейчас этот стул стоит двенадцать сотен долларов, но когда-то я заплатил за него восемь, — крикнул он из кухни. — Стрижка — это было не только ради денег, иногда я стриг пятьдесят восемь голов за день». В конце концов он бросил стричь, ибо уже не мог достаточно долго держать руки на весу.
У одной
Кути поставил для меня складной стул и ушел в спальню. Подняв одной рукой матрас, он придавил его головой и принялся что-то тщательно искать среди груды наваленных под ним бумаг.
«Я знаю, что где-то здесь у меня есть кое-какая информация о Генриетте, — бормотал он из-под матраса. — Куда, черт побери, я это сунул… Вы в курсе, что другие страны покупают ее клетки по двадцать пять, а иногда и по пятьдесят долларов? Семья Генриетты не получает с этого ни гроша».
Закончив раскопки чего-то, внешне напоминавшего пачки газет, Кути вернулся в комнату.
— Вот тут единственная ее фотография, которая у меня есть, — сказал он, тыкая пальцем в копию статьи в Rolling Stone с изображением вездесущей фотографии Генриетты с руками на талии. — Не знаю, что тут написано. Всему, что знаю, я научился сам. Но никогда не умел считать, почти не могу читать и даже написать свое имя, потому что руки у меня дрожат.
Он спросил, написано ли в статье что-нибудь о детстве Генриетты в Кловере. Я отрицательно покачала головой.
— Генриетту все любили, потому что она была очень хорошим человеком, — произнес Кути. — Такая душка была, всегда улыбалась и заботилась о нас, когда мы домой приходили. Даже когда заболела, никогда не говорила: «Мне плохо, и я буду на вас отыгрываться». Не такая она была, даже когда ей было больно. Но, видимо, не понимала, что происходит. Не хотела думать, что скоро умрет.
Он покачал головой. «Знаете, если б можно было собрать воедино все ее клетки, она весила бы больше восьмисот фунтов, — сообщил он. — А Генриетта никогда не была крупной. Просто она по-прежнему растет».
На заднем плане священник по радио прокричал многократное «Аллилуйя!», в то время как Кути продолжал говорить.
— Она, бывало, заботилась обо мне, когда полиомиелит совсем меня замучил. Она всегда говорила, что хочет победить его. Она не могла мне помочь, потому что я заболел раньше ее, но она видела, как мне плохо. Думаю, поэтому она отдала свои клетки — чтобы помочь другим людям избавиться от полиомиелита, — Кути помолчал, потом продолжил: — Никто тут в округе никогда не понимал, как это так — она умерла, а те штуки все еще живы. Вот где загадка-то.
Он оглядел комнату и кивнул в сторону щелей между стеной и потолком, в которые он засунул сухой лук и чеснок.
— Знаете, многие вещи, их создал человек, — произнес Кути почти шепотом. — Понимаете, что я хочу сказать? Созданы человеком.
Я отрицательно покачала головой.
— Колдовство, — прошептал он. — Некоторые люди говорят, что болезнь Генриетты и эти клетки сотворили мужчина или женщина. Другие говорят, что их сделали доктора.
По мере того как Кути рассказывал, голос священника по радио становился все громче: «Господь поможет вам, но вы должны позвонить мне прямо сейчас. Если бы моя дочь или сестра болела раком, я
Кути стал ругаться с радио. «Врачи говорят, что никогда не слышали о другом таком случае, как с Генриеттой! Уверен, это дело рук человека или духа — одно из двух».
Затем он рассказал мне о духах Лакстауна, которые иногда приходили в дома и насылали болезни. Поведал, что видел у себя дома призрак человека — иногда он прислонялся к стене рядом с дровяной плитой, а порой стоял у кровати. Однако самым опасным духом, по мнению Кути, была безголовая и бесхвостая свинья весом в несколько тонн. Кути видел, как несколько лет назад она бродила по Лакстауну. С ее отрубленной окровавленной шеи свешивались остатки порванной цепи, волочившиеся по придорожной земле и бренчавшие при каждом шаге свиньи.
— Видел я, как эта штука переходила дорогу к семейному кладбищу, — сказал Кути. — Это привидение стояло прямо на дороге, ее цепь качалась и звенела на ветру.
Он добавил, что свинья смотрела на него и притоптывала ногами, вздымая вокруг себя красную пыль и готовясь к нападению. Как раз в этот момент по улице промчалась машина с одной-единственной фарой.
— Машина подъехала, свет от нее попал прямо на привидение, и, клянусь, это была свинья. И тогда привидение исчезло. До сих пор слышу звон этих цепей, — Кути решил, что машина спасла его от какой-то новой болезни.
— Теперь уж и не знаю точно, добралось ли привидение до Генриетты, или это врачи сделали, — добавил он, — но знаю, что ее рак не был обычным, потому что обычный рак не растет после того, как умирает сам человек.
11
«Дьявольская боль»
К сентябрю почти все тело Генриетты было поражено опухолями — они появились на диафрагме, в мочевом пузыре и в легких. Опухоли закупорили ей кишечник, и живот Генриетты раздулся, как на шестом месяце беременности. Переливания крови следовали одно за другим, ибо ее почки уже не могли очищать кровь от токсинов, и яды в ее теле вызывали у нее тошноту. Генриетте перелили уже так много крови, что один из врачей сделал пометку в ее медицинской карте с указанием прекратить переливания, «пока не восполнят дефицит в банке крови».
Кузен Генриетты Эмметт Лакс, услышав от кого-то на заводе Sparrows Point, что Генриетта больна и что ей нужна кровь, бросил стальную трубу, которую резал в тот момент, и бросился искать своего брата и нескольких друзей. Все они были рабочими, со стальной и асбестовой пылью в легких, с мозолистыми руками и поломанными ногтями — ведь они не один год занимались тяжелым физическим трудом. Все они спали на полу в доме Генриетты и ели ее спагетти, когда впервые приехали в Балтимор из деревни или если не хватало денег. В течение первых недель после их приезда в город Генриетта ездила на трамвае на завод и обратно, чтобы убедиться, что они не потерялись. Она собирала им завтраки, пока они не встали на ноги, а после передавала с Дэем на завод еду, чтобы кузены не ходили голодными между получками. Она настойчиво напоминала, что им пора жениться или завести подружку, и иногда помогала найти достойных девушек. Эмметт так долго жил у Генриетты, что у него на верхней лестничной площадке стояла своя кровать. Он стал самостоятельным и съехал всего несколько месяцев назад.