Бессмертная жизнь Генриетты Лакс

Склут Ребекка

Последний раз Эмметт видел Генриетту, когда, прямо перед тем как съехать от нее, он вместе с ней навещал Эльси в Краунсвилле. Девочка сидела у колючей проволоки в углу двора, в стороне от кирпичного барака, где она спала. Завидев их, Эльси издала свой птичий крик, подбежала к ним и остановилась, уставившись на них. Генриетта обняла Эльси, посмотрела на нее долгим пристальным взглядом, и обернулась к Эмметту.

— Похоже, что ей лучше, — произнесла она. — Да, Эльси хорошо выглядит, чистенькая, и вообще.

Они долго сидели в полной тишине. Генриетта как-то успокоилась, увидев, что с Эльси все в порядке. Она виделась с дочерью в последний раз — Эмметт понял, что Генриетта знала, что прощается с

нею. Не знала она только, что с того дня никто никогда больше не приедет к Эльси.

Спустя несколько месяцев Эмметт, узнав, что Генриетте нужна кровь, погрузился в грузовик вместе с братом и шестью друзьями и отправился прямо в больницу Хопкинса. Медсестра провела их через палату для цветных, мимо рядов больничных кроватей к постели Генриетты. От 140 фунтов веса [63,7 кг] в Генриетте осталось лишь около 100 [45,5 кг]. Рядом с ней сидели Сэди и сестра Генриетты Глэдис с опухшими от слез и недосыпа глазами. Глэдис приехала из Кловера на автобусе Greyhound, как только узнала, что Генриетта в больнице. Они никогда не были близки, и окружающие до сих пор дразнили Глэдис, будто бы она слишком жалкая и некрасивая, чтобы быть сестрой Генриетты. Но Генриетта была членом семьи, и Глэдис сидела подле нее, прижав к коленям подушку.

Стоявшая в углу медсестра смотрела, как восемь здоровенных мужчин сгрудились вокруг постели. Генриетта попыталась пошевелить рукой, чтобы привстать, и Эмметт увидел на ее запястьях и лодыжках ремни, крепившиеся к каркасу кровати.

— Что вы здесь делаете? — простонала она.

— Мы пришли помочь тебе выздороветь, — ответил Эмметт, и мужчины дружно согласились с ним.

Генриетта не произнесла ни слова, лишь откинулась головой обратно на подушку.

Внезапно ее тело одеревенело. Генриетта закричала, в то время как медсестра подбежала к кровати и затянула ремни вокруг ее рук и ног, чтобы Генриетта не упала на пол, как это случалось уже много раз. Глэдис вставила лежавшую у нее на коленях подушку между зубами Генриетты, чтобы та не прикусила язык, извиваясь в конвульсиях от боли. Сэди плакала и держала Генриетту за волосы.

— Господи, — спустя годы говорил мне Эмметт, — Генриетта поднялась на этой кровати так, будто ею овладела дьявольская боль.

Медсестра выпроводила Эмметта с братьями из палаты в комнату, предназначенную для забора крови у цветных, где они сдали восемь пинт [3,76 л]. Отходя от кровати Генриетты, Эмметт повернулся и увидел, что приступ уже ослабел, и Глэдис убрала подушку из ее рта.

— Эти воспоминания я пронесу с собой до могилы, — рассказывал он мне потом. — Когда подступали боли, казалось, это ее разум говорил: «Генриетта, тебе лучше уйти». Она была так больна, как я никогда не видел. Самая милая девушка, которую только можно повстречать, и красивая, как никто другой. Но эти клетки, дружище, эти ее клетки — это что-то иное. Неудивительно, что их никогда не могли убить… Страшная вещь этот рак.

Вскоре после того, как Эмметт и его друзья навестили Генриетту в больнице, в 4 часа пополудни 24 сентября 1951 года врачи вкололи Генриетте большую дозу морфина и написали в ее карте: «Отмена всех медикаментов и процедур, кроме обезболивающих». Спустя два дня Генриетта проснулась в страхе, ничего не понимала, спрашивала, где она находится и что с ней делают врачи. В какой-то момент она забыла собственное имя. Потом обернулась к Глэдис и сказала, что скоро умрет.

— Проследи, чтобы Дэй позаботился о детях, — попросила сестру Генриетта; слезы струились по ее лицу. — Особенно о малышке Деборе. Деборе было чуть больше года, когда Генриетта легла в больницу. Ей так хотелось держать дочь на руках, одевать ее в красивые одежды и заплетать косы, научить ее красить ногти, завивать волосы и обходиться с мужчинами.

Взглянув

на Глэдис, Генриетта прошептала: «Постарайся, чтобы с детьми не случилось ничего плохого, когда меня не станет».

С этими словами она повернулась к Глэдис спиной и закрыла глаза.

Глэдис выскользнула из больницы и села обратно на Greyhound до Кловера. В тот же вечер она позвонила Дэю.

— Генриетта умрет сегодня ночью, — сообщила она ему. — Она просит тебя позаботиться о детях, я обещала передать тебе ее просьбу. Смотри, чтобы с ними ничего не случилось.

Генриетта умерла 4 октября 1951 года в 12 часов 15 минут.

Часть вторая

СМЕРТЬ

12

Буря

Некролога о смерти Генриетты Лакс не было, однако весть о ее кончине быстро достигла лаборатории Гая. Пока тело Генриетты остывало в холодильнике для цветных, Гай спросил у ее лечащих врачей, будут ли они делать посмертное вскрытие. Культиваторы тканей по всему миру пытались создать «библиотеку» бессмертных клеток, подобных клеткам Генриетты, так что Гаю требовались образцы как можно большего числа органов ее тела, чтобы посмотреть, будут ли их клетки расти так же, как и HeLa. Но после ее смерти для получения подобных образцов требовалось разрешение мужа Генриетты.

И закон, и этические нормы позволяли врачам не спрашивать разрешения у живого пациента, прежде чем взять образец ткани. Однако вскрытие умершего или изъятие у него тканей без разрешения являлось незаконным.

Насколько помнит Дэй, кто-то из больницы Хопкинса позвонил ему, чтобы сообщить о смерти Генриетты, и спросил разрешение на вскрытие. Дэй ответил: «Нет». Спустя несколько часов, когда Дэй и его кузина отправились в больницу посмотреть на тело Генриетты и подписать кое-какие бумаги, врачи еще раз спросили насчет вскрытия. Они сказали, что хотели бы сделать некоторые анализы, которые могут когда-нибудь помочь его детям. Кузина убедила Дэя, что в этом нет ничего страшного, и в конце концов тот согласился и подписал разрешение на вскрытие.

Вскоре тело Генриетты уже лежало на столе из нержавеющей стали в похожем на пещеру подвале, где располагался морг. Мэри, лаборантка Гая, стояла в дверном проеме и часто дышала, чувствуя, что готова упасть в обморок. Ей никогда еще не приходилось видеть мертвое тело. И вот теперь она стоит со стопкой чашек Петри рядом с трупом и патологоанатомом доктором Уилбуром, который нагнулся над столом для вскрытия. Руки Генриетты были вытянуты так, будто она пыталась дотянуться до чего-то у себя над головой. Мэри подошла к столу, шепча про себя: «Ты же не хочешь показаться дурой и потерять сознание».

Она обошла руку Генриетты и встала рядом с Уилбуром, так что ее бедро оказалось под мышкой у Генриетты. Доктор поздоровался, Мэри поприветствовала его в ответ. Затем оба замолчали. Дэй хотел, чтобы Генриетта пристойно выглядела на похоронах, поэтому дал разрешение только на частичное вскрытие — то есть чтобы не разрезали грудную клетку и не отделяли конечности или голову. Одну за другой Мэри открывала чашки Петри и протягивала их Уилбуру, который отрезал образцы тканей с тела Генриетты, — от мочевого пузыря, кишечника, матки, почки, влагалища, яичника, аппендикса, печени, сердца, легких. Положив каждый образец в чашку Петри, Уилбур поместил в контейнеры с формалином кусочки пораженной опухолью шейки матки, чтобы сохранить для использования в будущем.