Бессмертная жизнь Генриетты Лакс
Шрифт:
Мы вошли в дом, и Клифф, качая головой, поднял куски сломанной таблички. На одном куске было написано «любим», на втором — «маму».
Некоторые могильные камни семейного кладбища были самодельными из бетона; другие были из мрамора и куплены в магазине. «У этих водились деньги», — пояснил Клифф, ткнув в один из мраморных камней. Многие могилы были отмечены металлическими пластинками размером с карточку из картотеки, закрепленными на палках, с именами и датами; другие же могилы остались безымянными.
«Бывало, мы помечали могилы булыжниками, чтобы потом можно было их найти, — сказал Клифф. — Но однажды по кладбищу прошелся бульдозер и снес большую часть тех камней».
Он указал на углубление в земле, ничем не помеченное: «Это был мой хороший друг». Затем он принялся тыкать пальцем в разные места кладбища, где в земле угадывались углубления. «Видите тут низинку… и тут яма… вот еще одна… Это все безымянные могилы. Со временем они проседают, когда раскисшая земля заполняет гробы». Время от времени он указывал на маленький плоский камень, торчавший из земли, и говорил, что тут лежит его двоюродный брат или тетя.
«А это мать Генриетты», — произнес Клифф, показывая на одинокий могильный камень на краю кладбища среди деревьев и кустов шиповника. Камень был в несколько футов высотой, передняя его часть потемнела от времени и дождей и потеряла былую гладкость. Надпись на нем гласила:
ЭЛАЙЗА
ЖЕНА ДЖ. Р. ПЛЕЗАНТА
12 ИЮЛЯ 1888 ГОДА
28 ОКТЯБРЯ 1924 ГОДА
УШЛА, НО ОСТАЛАСЬ В ПАМЯТИ
Только прочтя даты, я поняла, что Генриетте едва исполнилось четыре года, когда она потеряла мать; примерно столько же было Сонни, когда умерла Генриетта.
«Генриетта часто приходила сюда поговорить с матерью и по-настоящему ухаживала за ее могилой. Теперь она сама лежит где-то тут рядом, — сказал Клифф, размахивая руками в сторону клочка земли между могилой Элайзы и деревом в добрых пятнадцати футах от нее. — Ее могила всегда стояла без надписи, поэтому я не могу показать точное место, но всех прямых родственников хоронят рядом друг с другом. Так что она скорей всего где-то тут».
Он указал на три углубления: «В любой из них может лежать Генриетта».
Мы молча стояли, лишь Клифф стучал носком ботинка по земле.
«Не знаю, что случилось с клетками Генриетты, — произнес он в конце концов. — Никто в округе не говорит об этом. Я только знал, что она болела какой-то редкой болезнью, потому что очень быстро умерла, а ее клетки до сих пор живы, удивительное дело».
Он топнул ногой: «Слыхал, что было много исследований, и что ее клетки много сделали для лечения других болезней. Вот это чудо, что тут скажешь».
Внезапно он прокричал в землю, как будто говорил прямо с Генриеттой: «Они назвали их HeLa! И эти клетки по-прежнему живы!» — и вновь ударил ботинком по земле.
Спустя несколько минут на ровном месте, которое казалось пустым, Клифф ткнул пальцем в землю и сказал: «Знаете, тут белые и черные похоронены друг на друге. Кажется, здесь же лежат старый белый дед и его братья. Никак невозможно узнать, кто тут в земле». По его словам, единственное, в чем он был уверен, так это в том, что идея хоронить поверх белых предков-рабовладельцев их черных родственников была просто замечательной.
«Они проведут вечность в этом месте, — смеясь, промолвил он. — Теперь-то уж они наверняка решили свои проблемы!»
Прапрабабушка Генриетты была невольницей по имени Монинг (Скорбь). Белый мужчина Джон Смит Плезантс получил в наследство Монинг и ее мужа Джорджа от своего отца — одного из первых рабовладельцев Кловера. Отец Плезантсов происходил из квакерской семьи, и один из
Джордж и Монинг были рабами на табачной плантации в Кловере. Их сын Эдмунд, прадед Генриетты по отцовской линии, взял фамилию своего владельца, которая потеряла последнюю букву «с» и превратилась в Плезант. В сорок лет Эдмунд получил свободу и почти сразу же попал в приют для умалишенных. Однако, еще будучи рабом, он стал отцом многих детей, рожденных в неволе, в том числе и дочери по имени Генриетта Плезант — двоюродной бабушки Генриетты Лакс.
Альберт Лакс — белый прапрадедушка Генриетты со стороны матери — унаследовал часть плантации Лаксов в 1885 году, когда его отец поделил землю между тремя белыми сыновьями: Уинстоном, Бенджамином и Альбертом.
Уинстон Лакс — дородный мужчина с бородой до живота — почти каждый вечер напивался в салуне в подвале универсального магазина. Когда Уинстон напивался и начинал драться, местные жители знали, что пришло время самому трезвому из них сходить за Фанни. О жизни Фанни ничего не известно. Скорее всего, она родилась рабыней на земле Лаксов и после получения свободы там же и осталась — подобно большинству рабов Лаксов, оставшихся на плантации в качестве издольщиков. Она часто ездила вместе с Уинстоном в пролетке, а когда он напивался, приходила в бар, стаскивала его с барного стула за длинную бороду и тащила домой.
Два других брата, Альберт и Бенджамин, вели более скрытую жизнь и мало что оставили в память о себе, помимо завещаний и земли в наследство. Большинство черных Лаксов, с которыми мне довелось беседовать, помнили Бенджамина Лакса как «старого белого дедушку», хотя некоторые из них по-прежнему, как и их родители, называли его «масса Бен».
Альберт умер 26 февраля 1889 года; к тому времени рабство уже отменили, однако мало кто из черных владел собственной землей. Альберт завещал землю пяти «цветным» наследникам, в основном участками по десять акров [4 га], и одним из этих наследников оказался дедушка Генриетты и Дэя Томми Лакс. В завещании Альберта не было ни слова о его родственных отношениях со своими наследниками, но жители Лакстауна знали, что они были его детьми от бывшей невольницы по имени Мария.
После смерти Альберта его брат Бенджамин судился, пытаясь отобрать часть земли у черных наследников. В суде он утверждал, что, поскольку изначально эта земля принадлежала его отцу, то он, Бенджамин, имеет право сам выбрать себе участок земли. Суд согласился с ним и поделил исходную плантацию Лаксов на два «равноценных» участка. Нижний участок — у реки — отошел Бенджамину Лаксу, а верхний — ныне известный как Лакстаун — получили черные Лаксы.
Через шестнадцать лет после этого судебного процесса находившийся при смерти Бенджамин Лакс продиктовал свое завещание, в котором выделил небольшие участки земли каждой из своих сестер, а оставшиеся 124 акра [49,6 га] и лошадей разделил между своими семью «цветными» наследниками, включая племянника Томми Лакса. Нет записей о женитьбе Бенджамина или Альберта Лаксов, и о рождении у них белых детей. Также в завещании Бенджамина — как и в завещании Альберта — не было ничего сказано о том, что указанные в завещаниях черные дети были его собственными. Однако Бенджамин называл их своими «черномазыми детьми», и, как гласят устные предания черных Лаксов, все жившие в той части земли Кловера, которая прежде была плантацией Лаксов, были потомками одного из двух белых братьев и их черных метресс, некогда бывших рабынями.