Бессмертная жизнь Генриетты Лакс
Шрифт:
В конце концов Дебора успокоилась, легла на свою сторону кровати и замерла там, свернувшись вокруг фотографии Эльси из Краунсвилльской больницы, — так надолго, что я решила, что она уснула. Затем она прошептала: «О, боже. Не нравится мне, как ее держат за шею», вслед за чем показала мне фотографию, указывая на белые руки.
«Да, мне это тоже не нравится», — ответила я.
«Знаю, что ты надеялась, что я этого не заметила, да?»
«Нет. Я знала, что ты обратила внимание».
И она опять положила голову на кровать. Так мы провели несколько часов: я читала и делала заметки; Дебора разглядывала
Наконец, я откинулась на стуле и потерла глаза. Была уже середина ночи, а у меня еще оставалась большая кипа документов для сортировки.
«Ты могла бы подумать о том, чтобы сделать себе еще одну копию медицинских записей твоей матери и прошить ее, чтобы все страницы располагались по порядку», — заметила я.
Дебора покосилась на меня, внезапно что-то заподозрив. Она пересекла комнату и подошла к другой кровати, легла на нее и принялась читать отчет о вскрытии сестры, но через несколько минут вскочила и схватила свой словарь.
«Они поставили моей сестре диагноз „идиотия“?» — сказала она и принялась читать вслух определение. «Идиотия: чрезвычайно бестолковый или глупый». Она отшвырнула словарь. «И они говорят, что в этом и заключалась болезнь моей сестры? Она была глупой? Идиоткой? Как они могли сделать так?»
Я пояснила ей, что врачи используют слово «идиотия» для обозначения умственной отсталости, а также поражений мозга, сопутствующих наследственному сифилису. «Это было общее слово для обозначения того, кто отстал в развитии», — уточнила я.
Дебора села со мной рядом и указала на еще одно слово в отчете о вскрытии ее сестры. «Что оно значит?» — спросила она, и я ответила. Лицо Деборы вытянулось, челюсть отвисла, и она прошептала: «Не хочу, чтобы ты вставляла это слово в книгу».
«Не буду», — пообещала я и в это мгновение допустила ошибку. Я улыбнулась. Не потому, что считала, будто это смешно, а потому что подумала, как это мило, что она защищает свою сестру. Она никогда не говорила мне про ограничения для моей книги, и это слово я бы никогда не вставила в текст — оно не казалось мне важным. И я улыбнулась.
Дебора уставилась на меня. «Не вставляй это в книгу!» — произнесла она отрывисто.
«Не буду», — ответила я честно. Но я продолжала улыбаться — уже скорее из-за нервозности, нежели из-за чего-либо иного.
«Ты врешь», — закричала Дебора, перевернув мой магнитофон и сжав кулаки.
«Не буду, клянусь. Смотри, я сейчас запишу это на пленку, и ты можешь потом подать на меня в суд, если я вставлю это слово в книгу». Я нажала кнопку записи, произнесла в микрофон, что не буду вставлять это слово в книгу, и выключила магнитофон.
«Ты врешь! — опять крикнула Дебора, спрыгнула с кровати и встала передо мной, тыча пальцем мне в лицо. — Если ты не врешь, то почему улыбаешься?»
Она принялась яростно пихать бумаги в свои брезентовые сумки, пока
«На кого ты работаешь? — крикнула она. — На Джона Хопкина?»
«Чего? Нет! — закричала я, пытаясь сделать вдох. — Ты же знаешь, что я работаю на себя».
«Кто тебя прислал? Кто тебе платит? Кто оплатил этот номер?» — продолжала кричать она, все еще прижимая меня рукой к стене.
«Мы уже говорили об этом! Помнишь? Кредитные карты! Студенческие займы!» — сказала я.
И тут, впервые со дня нашей встречи, у меня лопнуло терпение. Я резко отбросила ее от себя, послала ее куда подальше и сказала, чтобы она заткнулась. Она стояла в нескольких дюймах, дико уставившись на меня в течение, кажется, нескольких минут. Затем она вдруг усмехнулась и протянула руку, погладив меня по волосам со словами: «Никогда еще не видела тебя в ярости. Я уже начала думать, человек ли ты, потому что при мне ты никогда не выражалась».
Затем, как бы объясняя случившееся, она рассказала мне о Кофилде: «Он отлично притворялся. Я ему сказала, что живьем пройду через огонь, прежде чем позволю ему взять медицинские записи моей матери. Не хочу, чтобы они были еще у кого-нибудь. У всякого в мире есть ее клетки, у нас же от матери остались только эти записи и ее Библия. Вот почему меня так расстроила история с Кофилдом. Он пытался отобрать одну из двух вещей, которые у меня действительно остались от матери».
Дебора показала на мой ноутбук на кровати и сказала: «Еще я не хочу, чтобы ты перепечатывала каждое слово из этого в свой компьютер. Печатай, что тебе нужно для книги, а не все подряд. Хочу, чтобы все записи целиком были только у членов моей семьи».
После моих обещаний не копировать записи полностью Дебора опять сказала, что идет спать, однако в течение нескольких следующих часов каждые пятнадцать-двадцать минут стучалась в мою дверь. В первый раз она пахла персиками и сказала: «Мне нужно спуститься к машине за лосьоном, вот я и решила поздороваться». Каждый раз причина менялась: «Забыла в машине пилку для ногтей!», «Сериал Секретные материалы начался!», «Я вдруг подумала о блинчиках!» Каждый раз она стучала, я широко открывала дверь, чтобы она могла видеть номер и медицинские записи, которые выглядели в точности так же, как на момент ее ухода.
В последний визит она пролетела мимо меня в ванную и наклонилась над раковиной, приблизив лицо к зеркалу. «Меня обсыпало?» — прокричала она. Я вошла в ванную, где она стояла и показывала мне пятно на лбу размером с монету в 25 центов. Похоже, что это была крапивница.
Дебора повернулась и приспустила футболку с шеи и спины, покрытых красными пятнами.
«Помажу кремом, — заявила она. — Наверное, мне стоит принять таблетку снотворного». После чего вернулась в свой номер и увеличила громкость телевизора. Всю ночь из ее комнаты с экрана раздавались крики, плач и стрельба, но больше я ее не видела до шести часов утра, — ровно через час после того, как я легла спать, она постучалась ко мне в дверь, крикнув: «Бесплатный континентальный завтрак!»