Бессмертники — цветы вечности
Шрифт:
Поездка в Москву организовывалась в глубокой тайне, и все же по возвращении домой Михаила арестовали и увезли в уфимскую тюрьму. Из вопросов, которые ему задавались, он понял, что о Москве жандармам, к счастью, ничего не известно. Взяли же его лишь за агитационные выступления перед рабочими Симского завода, где он служил в конторе. Серьезных улик не было, и его вскоре освободили.
Выйдя из тюрьмы, Гузаков навестил своих уфимских друзей. Те предложили поработать некоторое время в губернском городе, подобрали хорошее прикрытие — службу агентом по продаже швейных машин компании «Зингер».
Уфу тогда
Весной 1906 года уфимский уездный исправник доносил в жандармское управление, что недавний арестант Михаил Гузаков обратно в Сим не вернулся, а, служа агентом компании «Зингер», активно служит… революции. Специфика работы позволяет ему беспрепятственно ходить по домам, а под видом доставки швейных машин доставлять то, что нужно прежде всего уфимским подпольщикам.
О донесении этом Михаил, естественно, не знал, но слежку почувствовал очень скоро. Пришлось вернуться в Сим — на прежнюю работу и… в тот же церковный хор, в котором, обладая сильным красивым голосом, Миша Гузаков пел с детства. Вскоре здесь оказалась почти вся его боевая десятка: Алеша Чевардин, Вася Лаптев, Ваньша Мызгин, Дима Кузнецов и другие. Все они, шестнадцати-восемнадцатилетние ребята, не только хорошо стреляли, но и недурно пели. А под видом спевок так удобно было проводить свои, совсем не церковного характера, «спевки»!
19 мая 1906 года тот же исправник информировал губернское жандармское начальство, что «14 сего мая в день священного коронования Их Императорских Величеств Государя Императора Николая Александровича и Государыни Императрицы Александры Федоровны» в церкви Симского завода состоялась литургия и молебен с коленопреклонением. Церковный хор же демонстративно, всем составом на службу не явился, уйдя на реку ловить рыбу. В донесении назывались имена певчих — Михаила Гузакова и его товарищей.
Все в этом полицейском документе было верно, кроме одного: не рыбу ловили в этот день певчие симского церковного хора, а в лесу за поселком занимались военным делом. В течение месяца вел эти занятия член губернского штаба боевых организаций Михаил Кадомцев…
По всей поляне от спуска в поселок и до самого вершника горели костры. Вокруг них пела, танцевала, водила хороводы отдыхающая симская молодежь. На прощанье с летом пришли и безусые подростки, и уже семейные, для кого эти гулянья — лучшее воспоминание о юных днях, и даже старики: полюбоваться играми молодых, послушать их песни, погреть старые кости у высоких костров. Для них, затурканных заботами, измочаленных непосильным трудом, это, может быть, единственная и последняя радость в жизни.
Михаил сидел у догоравшего костра и с завистью прислушивался к долетавшим оттуда звукам гулянья. Ох, как хотелось ему сейчас туда, в этот многоголосый шум, в этот визг и хохот, к этим неутомимым гармоням, певцам и плясунам! Где-то там, наверное, танцует свою любимую кадриль Мария. Танцует и тайно ждет его. А он тут, рядом, но ему туда нельзя. Сегодня — нельзя.
Встреча
Один за другим гасли на поляне костры. Гулянье подходило к концу. И вдруг со стороны поселка послышался дружный нарастающий топот. Это были они — Ваньша и Мария.
— Хорошо, что дождался, — с трудом переводя дыхание, сказал Мызгин, — пришлось в поселок бежать, дома и нашел…
— Спасибо, друг. Сейчас тебе тоже пора. Не забудь, о чем говорили.
— Не забуду и другим передам. Жди на своей Гремячке!
— Ну, вот и все, последний достали, — удовлетворенно сказал Гузаков, выходя из воды с небольшим мокрым вещмешком в руках. — Бери, хлопцы, груз. Да полегче, черти, а я пока разотрусь малость: холодна больно наша Юрюзань стала.
Товарищи приняли из его рук вещмешок, выложили из, него коробки с динамитом, патроны гремучей ртути, осторожно разложили по своим мешкам.
— Да, все, теперь можно и возвращаться. Ты готов, Михаил?
Гузаков ожесточенно растирал тело. Рядом, дробно стуча зубами, кутался в куртку его друг Саша Киселев. Целый час проработали они с ним в холодной осенней реке, поднимая со дна эти злополучные мешки.
Мария выполнила-таки просьбу Михаила, доставила Кадомцевым его записку о динамите. И вот пятерка уфимцев здесь. Торопливо докуривают папироски, осторожно устраивают за спинами свой опасный груз и нетерпеливо посматривают на симцев.
— Не пытай судьбу, сотник! Айда в лес, ходьба согреет. На худой конец костер в лесу запалим, там отогреетесь!
Михаил быстро оделся сам, помог натянуть одежду Киселеву и первым вышел на мост. За мостом их обступила прекрасная в эту пору осени уральская тайга. Шли быстро, не останавливаясь несколько часов кряду. Все согрелись, даже Саша Киселев, наконец порозовел лицом, перестал дрожать. Поэтому жечь костра не стали. Остановились на четверть часа у светлого лесного ручья, поели что у кого было припасено, запили холодной родниковой водой и пошли дальше.
К ночи Михаил вывел группу к своей Гремячке, уже в темноте отыскал заброшенную сторожку и, входя, радушно пригласил гостей:
— Входите, располагайтесь. Тут у меня тепло и просторно, даже нары есть… А утром двинемся к железной дороге…
Усталые боевики обрадованно заговорили и полезли на нары отдыхать. Михаил засветил лучину, разжег в печурке огонь и усадил Киселева поближе к теплу.
— В дороге ты разогрелся, но все равно, слышу, кашляешь. Садись тут, грейся, а я сейчас чайку вскипячу. — И, понизив голос, с нажимом сказал: — У нас с тобой такое положение, что болеть никак нельзя, Сашок. Никак, понимаешь?