Бессмертники — цветы вечности
Шрифт:
— Что же ты, брат, о таком деле промолчал? Из меня, можно сказать, душу вынул, чтоб на свет посмотреть, а сам о съезде — ни полслова! Что там о боевых делах говорилось? Что думает о них Ленин?
Накоряков озадаченно потер лоб.
— Ну и задал ты мне задачку, Петро. В двух словах об этом не скажешь.
— А ты скажи в десяти. На это, чай, времени у тебя хватит?
Они шли пустой вечерней улицей. Накоряков огляделся, словно прощупал улицу насквозь, и тихо заговорил:
— Большевики к этому съезду подготовили ряд своих резолюций, в том числе и по вопросам вооруженной борьбы. Однако меньшевики,
— Ну а Ленин? Ленин-то что? — прервал его Петр.
— Ленин всегда был сторонником решительных боевых действий в революции. Еще год назад, когда Боевой центр Петербургского комитета ознакомил его со своими планами, он ответил специальным письмом. Один наш товарищ дал мне его прочесть. Замечательное, боевое, скажу я тебе, письмо! Кое-что для себя я специально затвердил наизусть… Кстати, о памяти. Как ты уже заметил, у меня почти нет никаких бумаг. В нашей работе лучше обходиться без них. Так что развивай свою память, дружок. Память тебя не подведет…
Они молча миновали освещенное место и остановились в тихом темном переулке.
— Так вот, упрекая комитетчиков за бумажную волокиту и канцелярщину, Владимир Ильич писал: «В таком деле менее всего пригодны схемы, да споры и разговоры о функциях Боевого комитета и правах его. Тут нужна бешеная энергия и еще энергия. Я с ужасом, ей-богу с ужасом, вижу, что о бомбах говорят больше полгода и ни одной не сделали! А говорят ученейшие люди… Идите к молодежи, господа! вот оно единственное, всеспасающее средство. Иначе, ей-богу, вы опоздаете (я это по всему вижу) и окажетесь с «учеными» записками, планами, чертежами, схемами, великолепными рецептами, но без организации, без живого дела. Идите к молодежи. Основывайте тотчас боевые дружины везде и повсюду и у студентов, и у рабочих особенно…»
Приглушив голос, он продолжал:
— И еще: «Отряды должны тотчас же начать военное обучение на немедленных операциях, тотчас же. Одни сейчас же предпримут убийство шпика, взрыв полицейского участка, другие — нападение на банк для конфискации средств для восстания, третьи — маневр или снятие планов и т. д. Но обязательно сейчас же начинать учиться на деле: не бойтесь этих пробных нападений. Они могут, конечно, выродиться в крайность, но это беда завтрашнего дня, а сегодня беда в нашей косности, в нашем доктринерстве, ученой неподвижности, старческой боязни инициативы. Пусть каждый отряд сам учится хотя бы на избиении городовых: десятки жертв окупятся с лихвой тем, что дадут сотни опытных борцов, которые завтра поведут за собой сотни тысяч».
— Прекрасно, Назар, прекрасно! — горячо прошептал Литвинцев. — Уральцы, я вижу, хорошо усвоили эту ленинскую программу. Ведь это же действительно целая программа для нас, для всех истинно революционных сил России. Значит, мы на правильном пути!..
Через несколько дней с небольшим свертком под мышкой, сопровождаемый молчаливым Давлетом, он направился на Гоголевскую. Прогуливаясь в ожидании назначенного часа, и раз,
Один за другим подходили сюда боевики. Задняя комната мастерской уже была переполнена, а они все шли и шли: кто с хозяйственной сумкой, кто со свертком, а кто и с цветами в руках. «Кавалеры!» — усмехнулся своим мыслям Петр. — И где только в такую пору цветами разжились, конспираторы? Поди, всю герань на окошках покромсали!..»
Он заглянул в бумажные кульки к одному, к другому и обнаружил самые настоящие цветы. По тому, как и кому их дарили, догадался, что дело тут не только в конспирации. Молодежь — этим сказано все. Для кого собрание, лекция, а для кого еще и свидание с любимой. Несмотря на то, что рядом проживает гроза уфимских подпольщиков ротмистр Леонтьев. Несмотря на то, что в революцию не до свадеб…
— Да, народу собралось много, надо бы поостеречься, — вслух подумал Петр. Через минуту пара боевиков отправилась на угол Пушкинской, другая пара — на угол Успенской Одного он выделил специально для наблюдения за домом ротмистра Давлета оставил в приемной, рядом с конторкой хозяйки: если что — предупредит.
Когда он вернулся в дом, лекция уже началась. Высокий женский голос рассказывал о героях Парижской коммуны. «Ну, удружил товарищ Назар, подослал беседчика, — недовольно поморщился Литвинцев — Да с такими орлами разве женщине разговаривать? Слушать же не станут!»
Но — странное дело — слушали. И еще как: не шелохнувшись! Отсюда, от порога, при тусклом свете керосиновой лампы ему было не разглядеть лица беседчицы, но голос ее показался ему знакомым. Где и когда он его слышал? А ведь слышал же, точно — слышал! Если не здесь, в Уфе, то… где же еще?
Наступая товарищам на ноги, он пробрался вперед и присел на край широкого подоконника. Поднял глаза и узнал, наконец: товарищ Варя! Откуда-то из памяти выплыло ее полное имя, тихое и светлое, как далекое летнее утро, — Варвара Дмитриевна. Где он слышал его, от кого? В связи с чем?
Он плохо слышал, что она говорит, о чем рассказывает, потому что весь был поглощен своими мыслями и этим радостным чувством у з н а в а н и я. Почему за все эти дни он ни разу не вспомнил о ней? Был занят? Всецело отдался работе? Не позволял себе думать о пустяках? Но такой ли уж это пустяк — встретившийся тебе в жизни хороший человек?
Он попытался заставить себя слушать и не смог. Зато смотрел, не отрываясь. На эти темные, гладко зачесанные назад волосы. На этот нежный, детский овал лица. На этот острый, милый, чем-то притягивающий подбородок…
Как жаль, что он не может разглядеть ее глаз, — мешают стекла пенсне и плохой свет И еще жаль, что нет у него цветов. В свои двадцать пять лет он лишь дважды дарил девушкам цветы: мальчишкой — и это было смешно, а потом матросом, в Питере, — и это было грустно, потому что в цветах, купленных на его нищенские матросские пятаки, никто не нуждался.
После лекции поговорили о делах в дружине, о дисциплине и стали расходиться Первыми со своими сумками и свертками потянулись к выходу «клиенты» Следом за ними — «кавалеры», конспиративные и самые настоящие. Как, впрочем, и «невесты».