Бессмертные

Корда Майкл

— Любовь к Джеку — единственное, что придает смысл моей жизни, Питер, — призналась она, возвращая Лофорду сигарету с марихуаной.

Приглушенный шумом прибоя и разговорами в доме, где веселились гости, голос Лофорда прозвучал тихо, словно он принадлежал не человеку, а привидению.

— Если любовь к Джеку — единственное, что придает смысл твоей жизни, Мэрилин, — сказал он, — значит, дела твои совсем плохи, хуже, чем у меня.

В начале осени она возвратилась в Нью-Йорк, так как съемки по окончательному сценарию фильма “Что-то должно произойти” отложили до

начала 1962 года.

В этом не было ничего необычного — чтобы удовлетворить требования администрации киностудии, Дино, Джорджа Кьюкора и ее собственные требования, с полдюжины различных сценаристов берутся переписывать первоначальный вариант сценария, и в результате появляется еще с полдюжины новых вариантов. Эта работа обходится в несколько сотен тысяч долларов, но, как правило, слепленный из всех этих многочисленных сценариев окончательный вариант не удовлетворяет никого, и его начинают переписывать заново.

Она не могла ждать начала съемок в Калифорнии, понимая, что не вынесет вынужденного безделья. В Нью-Йорке, по крайней мере, у нее есть доктор Крис, а также Страсберги и многие другие старые друзья из Актерской студии. Кроме того, Нью-Йорк — большой шумный город, и она сможет затеряться там, — ей даже удалось встретиться с ди Маджо, не привлекая внимания прессы. Она не сообщила ему, что собирается выйти замуж за Джека Кеннеди. “Джо, пожалуй, не так поймет”, — решила она.

Она остановилась в пустующем доме своих знакомых, несколько раз ходила на пляж и даже позволила сфотографировать себя на том условии, что на фотографиях ее шрам будет заретуширован. На некоторых фотографиях она была вся опутана водорослями, как утопленница, на других — облеплена мокрым песком. Все фотографии ей понравились.

Рассматривая через лупу пробные отпечатки снимков, она испытала удовлетворение — ей понравилось, как она выглядит на этих фотографиях. Груди по-прежнему стоят торчком, талия — осиная, ягодицы почти такие же упругие, как раньше; только волосы стали немного темнее.

Меньше чем через неделю по прибытии в Нью-Йорк ей позвонили по телефону и пригласили посетить отель “Карлайл”.

Джек такой же, как всегда, и все-таки он изменился, отметила она. Он казался полнее, чем раньше. Она знала, что он принимает кортизон, от чего его щеки стали одутловатыми, а на груди появились округлости. Он очень этого стыдился и поэтому все время ходил в рубашке или халате, пока они не выключили свет…

И слава Богу — она была только рада скрыть под покровом темноты свои послеоперационные шрамы. Может, они уже достигли того возраста, когда и не следует слишком пристально разглядывать друг друга, думала она…

Но главное было не в том, что он изменился чисто внешне ; казалось, под влиянием своей новой роли — роли президента — он обрел особую стать и внушительность. Мужчина, который лежал рядом с ней в постели, был прежде всего президентом Соединенных Штатов Америки — Джек как бы изменился в весе, стал тяжелее, массивнее, крупнее, чем был на самом деле.

Однажды,

одурманенная большой дозой снотворного, она грезила, что лежит в постели с Линкольном, который, сколько она себя помнила, был для нее идеалом, и теперь в ее воображении Джек в какой-то степени стал воплощением Линкольна. Она ощущала его величие, некоторую отчужденность, словно в нем была некая частичка, которая никогда не будет принадлежать ей, да и никакой другой женщине, даже Джеки. Он не то чтобы кичился этим, нет, но тоже сознавал, что в нем произошли перемены. Он встречался в Вене с Хрущевым и отстоял свои позиции; ему как равному оказывали прием де Голль и Макмиллан. Он уже не был прежним Джеком.

Она также ощущала в нем то, что, как ей казалось, наверняка было и у Линкольна, — обладая большой властью, он был одинок. Защитники гражданских прав, “порабощенные народы” Восточной Европы, люди всего мира, стремящиеся к свободе и лучшей жизни, — все они с надеждой взирали на человека, который лежал рядом с ней, ждали от него помощи, и повсюду в мире от Лаоса до Кубы люди сражались и умирали по его приказу.

Джек шевельнулся. Мэрилин думала, что он дремлет, хотя, возможно, он просто с закрытыми глазами размышлял о какой-нибудь мировой проблеме. К ее удивлению, оказалось, что он думал о ней.

— Как ты жила все это время? — спросил он. — Только ответь мне честно.

— “Честно”? Разве я могу лгать тебе, любимый?

— О себе самой? Пожалуй, можешь. Я слышал, ты чувствовала себя несколько… подавленной?

— Мне было плохо без тебя.

— Мне это льстит. Но ты не должна из-за этого унывать.

— Ничего не могу с собой поделать.

— Можешь. Это самое главное — уметь управлять своими чувствами.

— Тебе это удается лучше, чем мне. Наверное, поэтому ты и стал президентом.

— Возможно, не только поэтому. Послушай, испытывать ко мне определенные чувства — это одно. Но вот хандрить из-за них — это совсем другое. Мы так не договаривались. А ты еще рассказываешь о своих чувствах посторонним людям.

— Не помню, чтобы мы с тобой о чем-то договаривались, Джек.

— Строго говоря, никакого договора не было. Но одна негласная договоренность у нас была, и она звучит так: я женат, достиг определенного положения в обществе и должен оберегать свой авторитет; ты была замужем, в глазах народа ты — определенный символ и должна оберегать свою репутацию. Поэтому давай не будем вредить друг другу и нарушать status quo .

— Status quo?

— Установившееся положение вещей.

— Я не нарушала как это там называется — существующее положение вещей. Но ведь я имею право мечтать о том, чтобы это положение изменилось, разве нет?

— Не уверен. Мечтать опасно. И совсем незачем мечтать о невозможном. Сначала мечтаешь, потом начинаешь желать, чтобы мечты сбылись, и очень скоро тебе уже кажется, что они и впрямь сбудутся …

— Что я хочу выйти за тебя замуж, ты это имеешь в виду?