Бессмертный мятежник
Шрифт:
На первом году службы армия заставила Сиваря подтянуться, но, отслужив положенное и попав в категорию "черпаков", а затем и "дедов", он снова предался развеселой жизни. Не было в роте хуже "дедушки", чем Сиварь. Особенно не любил он студентов, злой волей судьбы заброшенных в армию. Сиварь гонял очкариков до посинения – мочился им в сапоги, заставлял ползать по-пластунски под кроватями в противогазе, раскачивать свою койку всю ночь напролет и петь "баю-бай, должны все люди…" И снова судьба поступила несправедливо с бедным Сиварем. Однажды утром он не встал на побудке. Сивый лежал, уткнувшись лицом в подушку, а кровь запеклась на его затылке студенистой лепешкой. Приложили его хорошо – "Если
Комиссовали Сиваря из армии подчистую. Вернулся он в родную деревню, но с женой жить не стал – вместо того запил вчерную, воруя все, что удавалось стащить. Едкая горечь подступала к горлу Сивого, когда видел он, как его сверстники, некогда вместе с ним пившие водку в школьном туалете, обзаводятся семьями, хозяйством, выстраивают кирпичные дома. Многие из них так же приворовывали на колхозном дворе, но добро это шло им в пользу, не вытекая, как у Сиваря, между пальцев. Все это было страшно несправедливо. Бывшие друзья были вечно заняты и пренебрежительно смотрели на Сиваря, называя за глаза "опоем". Но Сиварь точно знал, что он не ханыга какой-нибудь. Верил он, что еще покажет всем зажиревшим фраерам, на что способен. Сиварь не мог выразить это словами, но чувствовал, что он ПРАВ, прав всегда и во всем, а весь остальной мир НЕПРАВ. Лучший способ устранения этой несправедливости состоял в том, чтобы плеснуть под жабры. Тогда мир становился светлее, а кореша-бухарики казались надежными и стоящими друзьями.
Участковый не раз предупреждал Сиваря, что отправит того в ЛТП или упечет в тюрягу за тунеядство (существовала тогда еще такая статья). Но Сиварь сам определил свою судьбу, свалившись по пьяни в кювет, перевозя на тракторе два центнера ворованных ящиков с помидорами. Поначалу дали ему три года условно, но за несколько месяцев Сивый успел нашкодить столько, что повторный суд изменил меру наказания и отправил его в колонию общего режима.
Там-то он и сблатовался с Лосем. Хорошая парочка получилась. Лось тешил самолюбие, командуя слабодушным Сиварем. Конечно, ему бы хотелось управлять людьми покрепче, чем алкоголик-мичуринец, но для начала и это было неплохо. Лось обещал маленькому озлобленному человечку золотые горы. Сиварь, конечно, не верил никому и в глубине души питал неприязнь к Лосю, как к любому представителю человеческого рода. Но он не любил работать мозгами, ему было приятно переложить заботы о завтрашнем дне на плечи другого человека – пусть и не самого крутого, но все же изобретательного. Желания Сиваря были незатейливы – бутылка водки, веселая пьющая баба под боком и пара приятелей, с которыми можно налопаться, пошуметь и набить морду какому-нибудь незадачливому прохожему.
Трудно сказать, до каких пределов простирались амбиции Лося. Но судьба играла по своим собственным правилам – после выхода на волю кореша оказались в пустоте, без опоры под ногами. На работу устроиться было трудно, да и не собирались они работать. Дел путных не было, даже вокзальные шлюшки воротили от них нос. Пришлось примазываться шестерками к одной из бригад Крота. И теперь уже не менты, а Крот дошлый не давал Лосю свободно вздохнуть. Обидно было честным воришкам стоять на цырлах. Несправедливость продолжалась – молодые да ранние обходили их по всем статьям, а Сивый с Лосем вечно сидели без денег, на подсосе.
Но вот, кажется, удача повернулась лицом и к ним. Лидочка, одна из подружек Лося, позвонила
– Значит, говоришь, затарился фраер? – Лось растягивал фразы, говорил с блатной ленцой, сплевывая слова с губ словно семечки. Лидочка млела от его манеры, хотя и не понимала половины слов из тюремной фени, которой Лось злоупотреблял. Этот детина выглядел в ее глазах этаким благородным бандитом. Любила она таких мужиков – крупных, с клешнястыми лапами и незатейливыми повадками. Дема, с его эстетскими замашками и куртуазным тоном, просчитался, произвел на Лиду самое отвратное впечатление. Такого пижона и заложить было не жалко.
– Ну точно я тебе говорю – пришел такой придурок, устроил тут у меня комедию, билеты все раскидал, выбрал, какой ему надо и смотался. Я и номер его машины записала, и номер билета. Так, на всякий случай. А потом смотрю – ничего себе, и вправду выиграл! Говорил, видение у него было.
– Не гони тюльку, – встрял в разговор уже порядком закосевший Сиварь. – Видение… Навод у него был хороший. Я ж те чо говорил, Лось? Там у них, сволочей, все повязано. Оне лотерею изображают, оне же в ее и выигрывают. Ну натурально говорю!
– Вот и надо пошарить там, – Лось пошевелил бровями – столь волосатыми, что впору было подстригать их ножницами. – Скребанем женишка на тихую, обновку возьмем, и поговорим с ним по душам. Может, и расколется фраер, где шматы начит, а то и кого из дружков заложит.
Лидочка захлопала глазами. Ну выражается этот Лосяра! Чисто иностранец, ни слова не поймешь.
– Натурально! – отозвался Сивый. – Только вот опять на шальную идти неохота. Может, фраер-то натертый, с прикрытием хорошим. Опять звону много будет.
Лось скривился. Сиварь имел в виду то дело, когда они пытались ночью ограбить тихого старичка – коллекционера икон. Дело оказалось тухлым – мало того, что дед хладнокровно расстрелял ночных гостей из газового пистолета (ладно, в лицо не попал, но слез все равно хватило), к тому же на следующий день начался большой шухер. По всем бандам искали двоих оборзевших наглецов, осмелившихся залезть в квартиру самого Макарыча – хотя и не вора в законе, но человека "набушмаченного" – в уголовной среде весьма уважаемого. Это дело было последним в череде горелых начинаний Сиваря и Лося.
– Ты про то дело с "дровами" не звони, – вполголоса произнес Лось. – Перо в бочину захотел?
– Да я чо? – завякал Сивый. – Я так… Нет, в натуре, сам подумай…
Лось и сам знал, что лезть на халяву, не проверив как следует человека, крайне опасно. Это тебе не старушенция на сундуке со сталинскими облигациями. Может, у этого фраера пулемет под кроватью. Или, что еще хуже, свинюшка-бультерьер в прихожей. Может быть, у него дядя – коронованный вор где-нибудь в Саратове. Таких "может" существовало настолько много, что для любого человека нашлась бы хоть одна, но веская причина, не позволяющая его ограбить. Потому-то Лось предпочитал действовать без оглядки, на шальную.
Теперь ему должно было повезти. Он чувствовал это. Подумаешь, хлипака какого-то прищучить. Ясно, что он не из крутых.
– Как, говоришь, жавер-то рисовался? – обратился он к Лидочке.
– Чего-чего? – Лида даже раскраснелась от старания понять жаргон Лося.
– Мужик как выглядел, чего… – Лось неожиданно заговорил на почти русском языке. – Навороченный с виду?
– Да что ты? – затараторила Лидочка. – Совсем нет. Несерьезный какой-то, дерганый. Ну, такой, не особо крупный, в курточке, джинсах старых. Машина тоже – драбадан разбитый.