Бессмертный
Шрифт:
— Я же говорю.
И каждый новый считает себя умнее предыдущих. Да меня столько раз сканировали, что не будь я тем, кем являюсь, давно бы умер от какой-нибудь лучевой болезни.
— Гераклиды на рентгене тоже никак не выделяются. Но это не так важно. Не важно кто или что ты, главное, что ты в наших руках, и мы выясним твой секрет.
— Зачем?
— Зачем?! — поразился черноглазый. теряя терпение. — А разве не ясно? Гераклиды живут около шестисот-семисот лет, но о неком Амарталисе, он же Амар, он же Феникс, он же Болванчик, он же Wazzap, — слухи ходят давно. Первое упоминание
Мое прозвище менялось из поколения в поколение, хотя зачастую их придумывали мне другие, из-за чего мне даже не приходилось утруждать себя скрывать свои способности. Наемников, подобных мне, вообще никто не запоминает, поэтому мало кто сравнивал меня с какими-нибудь известными криминальными личностями из прошлого, о которых где-то когда-то кто-то слышал; и обычно этими личностями прошлого я сам и являлся. Минусом являлось то, что с каждым новым поколением мне приходилось заново зарабатывать себе репутацию.
— Как лестно, что меня изучают, как историческую личность.
— Знаешь, к какой расе я принадлежу? — спросил Нерос, не обращая внимания на мои слова.
— Эм… Лысый виросус? Волосатый виросус зарычал.
— Успокойся, Гонсал. Нет, — вновь повернулся он ко мне, — не угадал. Я — камирутт. Слышал?
— Не уверен, — засомневался я. Конечно, я слышал. Он меня за идиота принимает?
— Мы довольно похожи на людей. Внешне. Ну и почти все органы совпадают с вашими. Вот я и думаю, а вдруг ты не человек? Вдруг ты камирутт? Возможно ли такое, что ты плод…
— Любви? — подсказал я.
— …связи, — подобрал он слово, — камирутта и человека? Камирутта, который, подобно мне, был гераклидом. Новая раса, которая более живучая и долговечная, чем любой другой представитель нашей расы, более сильная. Камирутт-гераклид и человек. А если и человек был гераклидом?
В его черных глазах горел настоящее пламя, и было оно больше похоже на огонь, что виден в глазах сумасшедшего, но не ученого, близкого к разгадке многовековой тайны. К слову, в истории человечества, прошлой и настоящей, о появлениях гераклидов нет ни слова, однако подобное вряд ли может остановить кого-то вроде Нероса.
— Камирутты гордые, чтобы ты знал, — продолжил он, чуть успокоившись, — поэтому предпочитают иметь потомство только от себе подобных. Нам известно только два случая… связи моей расы с людской, повлекшей за собой рождение ребенка, но оба камирутта были самыми обычными. Оба ребенка, кстати, имели внешность и строение камирутта, что не удивительно — мы даже на генетическом уровне лучше людей.
Ни один нормальный ученый никогда бы не воспринял всего два случая за аксиому. Но гордыня гераклидов зачастую была выше здравого смысла.
— Ну, значит я не плод этих двух рас.
— Или хочешь, чтобы мы так думали, поэтому и опровергаешь это.
— Или опровергаю, желая, чтобы вы решили, будто я так делаю, чтобы обмануть вас.
Я сам не понял, что сказал.
— Да, ты хитер, почти так же, как камирутт, что опять приводит
Глупец, сам себе противоречащий. Нерос считал, что камирутты намного более могущественная и совершенная раса, чем человек, но при этом сам предполагает, что я метис этих двух племен. В обоих прецедентах связи камирутта и человека, о которых он говорил, гены первого полностью преобладали над вторым, а будь камирутт вдобавок и гераклидом, этот перевес являлся бы еще большим. А с его слов получается, что связь между гордым камируттом, да к тому же и гераклидом, и грязным вонючим человеком может привести к появлению меня, превосходящего все расы во Вселенной существа.
Естественно, я хотел попридержать это заявление до лучших времен, чтобы он, если сам к этому не придет, в конечном итоге осознал, что довольно продолжительное время не просто неосознанно считал людей равными камируттам, а единственными, способными позволить его расе эволюционировать. Да, это не правда, но он-то об этом не знает, да и вряд ли когда-либо узнает.
— Может, я хочу, чтобы вы так думали, — ответил я.
— Может. Мы выясним, рано или поздно.
— И как же вы намерены это сделать? — поинтересовался я.
— У нас есть методы.
Эти двое снова молча вышли. И как только за ними закрылась дверь, я сразу же вспомнил, что забыл рассказать им анекдот.
Дверь распахнулась раньше, чем я предполагал: всего через несколько часов. Но вошли не те двое, а другая парочка, в спецкостюмах и хирургических шлемах. Завезли несколько столов с инструментами. Стол, на котором я лежал, поставили почти вертикально, давая мне больший обзор, чем один потолок и лампа.
— О, — заговорил я, — какая ностальгия. Сколько знакомого. Вижу элеватор, диссектор, ранорасширитель (а как же без него?), даже трепан (зачем он вам?), а скальпелей-то сколько, неужто в меня будете метать? А у вас дипломы циркачей есть или что там надо? Почему вы не отвечаете?
Помещение было оборудовано, как самая настоящая хирургическая комната с высокими потолками, только пока я там лежал, она пустовала, не считая светильника, светящего мне в глаза все эти недели, однако теперь мастера дела завозили в нее всевозможную аппаратуру, названий которых я либо не помнил, либо не знал. Наверху находилась смотровая площадка, выходящая на комнату обширным окном, за которым стояли виросус с камируттом, наблюдая за происходящим.
Один из «врачей» взял чистый и сверкающий скальпель, повертел его в руках, присматриваясь, хорошо ли он заточен, хотя, на самом деле, таким способом он пытался напугать меня, что у него явно не получилось.
— Больно, наверно, будет, — сказал я, оценивая острие.
— О, да, — ехидно ответил мой будущий истязатель. — Уж поверь.
— Да не, я не про себя. Я про тебя. Наверно, будет больно, когда я всажу этот скальпель тебе в глаз.
Мучитель слегка вздрогнул, но ничего не ответил. Вместо этого он подошел и совершенно непрофессионально воткнул скальпель мне в живот. Вероятно, ему сказали, чтобы он был со мной построже, но старался не наносить слишком серьезных ран, от которых, по их мнению, я бы мог умереть.