Бессонный всадник
Шрифт:
– Я доказал то, что хотел доказать.
– Что же вы доказали?
– Что мы ничего доказать не можем. И когда все наши люди поймут, как бесполезно доказывать, что мы правы, тогда вспыхнет Великая Ярость. Я оставляю вам в наследство все, что имею: мою ярость.
Подошел Агапито Роблес, опустился на колени, поцеловал синюю руку старого Эрреры.
– Спасибо, отец.
– Пусть прорастает зерно, Агапито.
– Росток подымется из земли, отец мой.
Все мы стали на колени, и все поцеловали ему руку. Старый Эррера боролся с новым приступом кашля.
– Вперед! – крикнул
В мертвенно-синем свете стоит Янакоча, украшенная флагами. Синева поглощает дома, и на ее синем фоне синее же пятно – школьники, а впереди, со знаменем, учителя Эулохио Венто и Николас Сото. Проезжаем первые эвкалипты. И тут Карвахаль, изменившись в лице, указывает на небо. Облако, похожее на муравья, что плавало над Янакочей в день нашего отъезда, по-прежнему стоит над селением. Приплясывает Рассеки-Ветер. Оркестр играет наш победный марш «Из черепа изменника мы будем пить». Едем по улице Эстрелья. Навстречу – Мардония Марин, солнце сверкает в ее серебряных серьгах. Старый Эррера натягивает поводья. Мардония Марин вскрикивает. Старый Эррера соскакивает с коня. В дверях своего дома он оборачивается смотрит на нас, и на синем его лице – гордость, спокойствие и скорбь.
– Я сделал все, что мог, сеньоры, – говорит старый Эррера.
И волоча ноги, уходит в дом.
Это было в шесть. А в семь дон Раймундо Эррера умер.
Глава двадцать девятая,
о том, как озеро Чаушуаранга осталось по-прежнему озером, но перестало называться Чаупиуарангой
Вся в черном, на груди – сердце из серебра, что подарил ей Раймундо Эррера в день свадьбы, встала Мардония Марин на пороге своего дома. Забегали по селению соседи.
– Умер отец наш!
Плакали жители Янакочи, не хотели верить. Каждый с тех самых пор, как себя помнил, помнил и старого Эрреру, что уезжал с прошением, возвращался и опять уезжал. Без устали боролся он за наши права, и трудно себе представить, как будем мы жить без него. Но ничего не поделаешь, приходится верить, что умер старый Эррера, ибо мертвенная бледность разлилась по синему его лицу и – никогда мы этого не видели! – закрыты его бессонные глаза.
Члены Совета общины обрядили тело, надели на него костюм, который старый Эррера носил лишь в особо торжественных случаях. Знаменем общины покрыли его, старым знаменем, изодранным бурями, дождями и ветрами в бесконечных походах. Открытым оставили только лицо Раймундо Эрреры, которое мы никогда не забудем.
В день похорон низко нависло над селением угрюмое небо. Погруженные в скорбь жители Янакочи забыли пригласить на церемонию соседние селения, но весть разнеслась далеко по всей бывшей долине. На катерах, на специально нанятых лодках прибыли делегации – десять руководителей общин, пятнадцать выборных. Целая толпа шла следом за гробом. Вот и кладбище. Поставили гроб у края ямы, где старый Эррера наконец-то сможет уснуть. Выборный Роблес бросил последнюю горсть земли. Теперь надо написать на плите дату смерти. Густой запах прока стоял вокруг. И задумался выборный Роблес. Какую цифру поставить? Когда умер дон Раймундо Эррера? Какого числа, какого месяца, в каком году? Сколько прожил он? 2216 лет или 2215? Заколебался
– Посмотрите на небо! – закричал в страхе Криспин.
Люди подняли глаза: стояли над головой облака, не уплывали. Уже давно остановились в своем течении реки. Теперь и небо недвижно.
И тут послышались выстрелы. Много месяцев отряд войск 21-го военного округа гонялся за ними в горах. Теперь, стреляя направо и налево, отряд входил в селение. От первой очереди упали мертвыми Вентура Ара, Лино Мальпартида и Сесилия Камачо. Маленькая дочка Сесилии Камачо, подняв кулачки, кинулась навстречу солдатам – очередь срезала и ее.
Люди с воплями бросились бежать.
«Мой зять ранен!» – кричал тесть Карвахаля; жена Сицриано Гуадалупе вопила: «Верните мне мужа!»; «Крисостомо, Криспина убили!» – крикнул старый Хуан Роблес; Магно Валье, посредник: «Я, ни при чем!»; жена Басилио: «Как я буду одна кормить детей?»; Константино Лукас: «Достали-таки меня!»; Николас Сото: «Детей-то хоть пожалейте!»; Теодосито Рекис: «Еще солдаты идут!»; Эпифанио Кинтана: «Они поджигают дома!»; отец Часан: «Они ответят за это перед господом!»; Алехандрина Гуи: «Не умирай, сыночек!»; Ригоберто Басилио: «Поднимайте руки, тогда перестанут стрелять!»
Капитан Реатеги осмотрелся: валялись трупы, раненые рыдали, выли, остальные в ужасе разбежались кто куда.
– Прекратить огонь! – приказал капитан.
В ворота кладбища входил еще один отряд. Пахло порохом.
– Грамоту нашли?
– Никак нет, мой капитан, – отвечал младший лейтенант.
– Инженер где?
– Говорят, в соседней бухте, мой капитан.
– На моторки!
Солдаты попрыгали в отнятые у жителей лодки, которые покачивались возле причала.
– В Янауанку! – приказал капитан Реатеги.
Лодки медленно стали отчаливать. Рыдающие женщины спускались по склону холма. Это шли матери убитых. Солдаты глядели спокойно – между лодками и берегом уже образовалось достаточное расстояние. Вдруг один из солдат вскрикнул. Дойдя до кромки воды, женщины не остановились, они шли дальше, шли по озеру, как по земле.
– Полный вперед! – закричал капитан Реатеги. Растерянный, он не верил своим глазам.
Женщины все так же шагали следом. Постепенно вопли и рыдания превратились в стройное пение:
Зачем цвет радуги черен?Упругим луком,несущим врагам погибель,радуга стала.Повсюду жестокий градпобивает травы,и вьется синяя мошка – вестница смерти.Она наяву и во снемне душу тревожити переполняет сердцедолгой тоскою…Матери пели «Апу Инка Атавальпаман», скорбную песнь, что сложили индейцы кечуа четыреста лет назад.
Солнце становится желтым,таинственное, большое.