Бессонный всадник
Шрифт:
– Значит, упустил.
– На этих камнях не остается следов, хозяин.
– Откуда же я знаю, что он там был, Семпронио?
– Вы узнаете про все, хозяин.
– Особенно про твою глупость. Будь здоров!
– Будьте здоровы и вы, хозяин.
Простофиля остановился у ручья и погрузил морду в холодную воду, Родригес поглядел вверх и увидел лам на снежном карнизе. Ах, красота! Ламы, одна за Другой, безучастно и величаво уходили в забвенье. Родригес пришпорил коня. Простофиля все пил и пил. Он пришпорил снова. Конь прошел несколько метров, тяжело вздохнул и упал.
– Я
– Когда-нибудь да должен он был утомиться.
– Мы просто мерли, так спать хотелось. А он – человек железный. Ах ты, хозяин, как нам хотелось спать!..
– Говорят, тебе есть где прилечь, Семпронио.
– Бабы сами лезут, хозяин.
– То-то и худо, что они за нами бегают. Твое здоровье.
– Ваше здоровье, хозяин!
Я боролся со сном, Крисостомо. Сон – что вьюнок: поднимется по груди, обовьет шею, закроет лицо. Просто не знаю, как Я ноги волочил. Спал на ходу, и снился мне колченогий Эваристо, который на муки пошел, но не открыл, где мы прятали права. Это прибавляло мне сил, но все же я дважды проснулся с мокрым лицом, падал в лужу. Я думал: «Ты спасаешь права общины». Это держало меня. Я выгадывал время, чтобы ты, Крисостомо, успел сообщить нашим, и думал: «Отцы и деды гибли за эту бумагу. Неужели ей пропадать по моей слабости?» Когда долго не спишь, видишь траву вместо снега и озеро вместо пампы. Я думал: «Семпронио тоже не железный». И решил соснуть. Ведь не поспишь – умрешь. Нашел я подходящую ямку, лег, и мне тут же приснилось, что Семпронио меня нагнал, трясет за плечи, глядит мне в лицо с вечной своей злобной усмешкой.
– Трудно с тобой говорить, Родригес.
«Это мне снится».
– Никак тебя не поймешь. Как же тогда говорить?
Семпронио тряс его за плечи и глядел на него с вечной своей злобной усмешкой. Родригес очнулся. Перед ним маячили морды преследователей.
«Нет, не снится».
– Что вам от меня надо, сеньоры?
Усмешка Семпронио разлетелась осколками нервного смеха.
– Еще спрашиваешь, хам?
И он хлестнул Родригеса уздою по лицу.
«Не снится!»
– Погляди на горы в последний раз.
Голос у Семпронио изменился.
– А можешь и спастись. Хозяин сказал, чтобы я просил у тебя права тихо-благородно. В Тангоре так оно и было, но ты обращения не понимаешь, сбежал от меня.
– Твой хозяин не властен над нашими правами.
– Селесте, прежний председатель общины, отдал ему эту землю.
– Селесте продался или сдурел.
– Добром тебя прошу!..
– Права не при мне.
Семпронио даже задрожал.
– Мне больно слышать ложь. Не лги мне, прошу тебя!
И он снова хлестнул Родригеса по лицу.
– Рамиро.
– Да, начальник?
– Набери колючих веточек.
Молодой надсмотрщик удалился, цыкая зубом, в котором застряло волоконце мяса.
– Я прошу добром. Не люблю обижать людей.
Сумерки своим золотым языком лизали тернии в руках Рамиро и снега на дальних вершинах Анамарай.
– Хватит, начальник?
– Нет.
Рамиро набрал еще колючек,
– Хватит! – Семпронио обернулся к Родригесу. – Из-за тебя мы не пьем, не едим. Раздевайся!
Родригесу стало холодно.
– Зачем?
– Не твое дело, сукин сын!
Он вынул револьвер из-под пончо.
– Раздевайся!
Родригес снял пончо, куртку, пропотелую рубаху, старые байковые штаны. Ветер хлестал его несчастное тело. Ему уже не было холодно.
– Скажи, где ты прячешь права, и я тебя отпущу. Мне же лучше. Все останется между нами. Ты гибнешь зря. Люди неблагодарны. Если бы ты голодал, думаешь, Янакоча помогла бы? А мы друзей не забываем. Мой хозяин о тебе позаботится. Где права?
Амбросио Родригес молчал.
– Не губи ты себя! Назови селенье, и все. Мы поищем сами. Что, не хочешь говорить? Тогда попляши!
Пыль, поднятая пулей, окутала ему ноги.
– Становись на колючки и пляши, да повеселее!
Семпронио выстрелил снова. Родригес приказал ногам сдвинуться с места, они отказались.
– Будешь говорить?
– Нет.
– Умереть захотел?
– Я так и так умру.
Сумерки сгущались, и Семпронио с трудом различал алую струйку, сочившуюся из рассеченной брови.
– Семпронио, высоко в горах, на землях нашей общины, у твоего отца пала лошадь. Началась гроза. Он потерял дорогу. Спас его один из жителей Янакочи.
– Не поминай мне про отца, – сказал управляющий. – У меня слишком нежное сердце.
– Семпронио, ты нашей крови. Хозяин тобой помыкает. Я знаю… твой отец…
Управляющий опустил голову. Плечи его тряслись от рыданий.
– Нежное сердце у меня! Не трави ты его, прошу!
Потом поднял голову. Лицо его распухло от ярости. Он снова хлестнул Родригеса сбруей.
– Пляши, сучье отродье!
Глава седьмая,
о глупых слухах, будто субпрефекта Ретамосо укусила змея
– Тупайячи, так тебя так, зачем ты мертвым не родился? Разбойник, выкормыш гадючий, зачем ты не свалился с горы? Да как ты смеешь обманывать начальство? Ты что это вздумал? Будто не понимаешь – если субпрефект узнает про твои штуки, отвечать придется мне!
Инженер воздевает руки; подходит к столу; отрезает себе сыру, жует его и в то же время кланяется растерянным людям.
– Достопочтенные правители славной паурангской общины! Простите меня, что мой помощник – мерзейший из перуанцев! Такой человек, как я, потомок царя Соломона (а не друг, как обычно полагают, ибо мы, его друзья, знаем, что друзей у него не было). Итак, такой ученый, как я, почитаемый на всех языках мира, запятнан! Не спорю, и я ходил на дракона, бил китов, морил клещей, но теперь исправился. И к чему? Честь моя запятнана! Мне больше не быть инженером!
В комнате, скупо освещенной свечой, у стола, на котором громоздятся бутылки, рюмки и грязная посуда, стоит Инженер полутора метров росту (ну, может, в нем метр пятьдесят один), нескладный, короткорукий, широколицый, мутноглазый, хотя этого не видно из-за темных очков. Слева и справа от него – смущенные люди, возглавляющие общину Пауранги.