Бестиарий спального района
Шрифт:
Выскочил обратно, в другую дверь сунулся. Коридор. Опять не кухня. Первая по коридору дверь направо. Ага, кладовая.
– Ох ты ж, это кто ж пожаловал! – прошелестело-проокало из угла.
Кирушка, она… Правильно сердце привело.
– Я это, соседушка, – потупился жировичок. – Вот, гулял тут, дай, думаю, загляну по старой памяти… Соскучился…
Кикимора слезла с полки. Была она похожа на подсыхающую, хотя еще и живую ветку осины, а может, березы. И разговаривала под стать облику – как будто щепочки друг о друга стукаются.
– Ох, Ондрюшко, –
Андрейка горестно махнул рукой, открыл было рот, но произнести не сумел ни слова – ком к горлу подкатился, да так и задержался.
– Голодный, поди… – полувопросительно-полуутвердительно прошуршала кикимора. – И из дома небось прогнали… Набедокурил, пострел? Все не угомонишься никак?
Она подошла к жировичку вплотную, приобняла, прижала Андрейкину голову к своему плечу.
А он тут уж совсем не выдержал – разрыдался.
– Нету у меня больше дома… – выдавил Андрейка сквозь слезы. – Хоть помирай…
– Ох, болезный… – ответила Кира. – Ну, не плачь, Ондрюшенько, не плачь. Покормлю тебя, это первым делом. Заморишь червячка, оно и повеселее станет. А потом, глядишь, и придумаем что.
Она споро выскочила в коридор. Через минуту-другую вернулась, неся в сухоньких руках что-то, завернутое в бумагу.
– Кушай, дружок.
– А это что? – опасливо спросил Андрейка.
– Это, милок, пицца «Маргарита». Гости оставили, так ты уж не побрезгуй. – Кикимора церемонно поклонилась. – Чем богаты…
Жировичок осторожно надкусил кем-то обгрызенный блин, успевший уже и подчерстветь. Вздохнул, принялся жевать.
– Вкусно? – гордо осведомилась Кира.
– А запить нечем? – страдальчески морщась, ответил вопросом на вопрос Андрейка.
– Не привередничай! – рассердилась кикимора. – Дали тебе, вот и жуй-глотай, да спасибо скажи! А то ишь ты! Запить ему!
Крупная слеза плюхнулась на остатки пиццы.
– Ладно, не мокни, – смягчилась Кира. – Закуси уж чем есть, для разогреву. Мы закрываемся скоро, тогда уж поплотнее угощу. По старой дружбе. Хотя пороть тебя надо, а не привечать, пороть оглоеда срамного. Да уж ох, сердце бабье…
Она стрельнула в Андрейку глазками, и тот приободрился.
…Через час с небольшим заведение и вправду опустело. Кирушка с Андрейкой выбрались в зал, пролезли за стойку. Жировичок, притворяясь, что разбирается, выбрал бутылку приторно-сладкого ликера молочного цвета, лихо выпил залпом целый бокал и совсем повеселел. Кикимора предпочла что-то прозрачное, слегка пузырящееся. Впрочем, и к этому она только прикасалась губами. Однако губы перестали казаться бескровными, и серые щеки заиграли румянцем, и глаза заблестели.
А Андрейка, казалось, надувался на глазах, словно праздничный воздушный шарик. Он уже допил второй бокал и приступил к третьему. Смело залез в холодильник,
Свои злоключения жировичок видел теперь в юмористическом свете и рассказывал о них, веселя хозяйку до сухой икоты.
Потом Андрейка гоголем ходил по залу, ловко вспрыгивал на столы, исполнял на них различные виды чечетки – пришлось как-то видеть по телевизору, – спрыгивал, делал замысловатые кульбиты, а Кирушка прямо изнемогала от смеха и держалась за впалый животик.
Ближе к утру оба устали и посерьезнели.
Сели рядышком.
– Ох, умаялась! – выдохнула кикимора и положила голову Андрейке на плечо. – Вот такой ты мне по нраву, пузырек!
– Да и ты мне по душе, веточка-палочка, – проговорил жировичок, кладя руку на острую коленку Киры.
– Что ж делать-то с тобой? – прошелестела та. – Ты не думай, хочешь – живи сколько надобно. Да только не по законам это, сам знаешь. Нам ведь поодиночке жить-вековать положено…
– Да, – печально подтвердил Андрейка.
Вдруг на него словно что-то накатило. Живешь вот так, живешь, шалишь, озоруешь, да и пользу хозяевам приносишь, потому что без домовика дом не дом – просто стены, пол, потолок… Только потом-то – что? Так ведь доиграешься: сгинешь – и следа от тебя не останется, и ни одна душа не вспомнит.
Снова слезы подступили. Он сжал коленку кикиморы, потом обнял Кирушку за твердую талию, притиснул к себе потеснее:
– Одинокие мы с тобой оба… Горемычные… Эх, судьба…
Жировичок напрягся и принялся заваливать кикимору под стойку бара.
– Охальник, – шепнула Кирушка, но особо сопротивляться не стала.
…Летние ночи коротки. Вот и эта ночь близилась к концу. Андрейка с Кирушкой тихонько разговаривали о пустяках, понимая, что скоро им прощаться.
Вдруг кикимора замерла, словно одеревенела. Даже взгляд маленьких ее глазок остановился, и моргать перестала.
– Ты что? – испуганно прошептал жировичок.
– Понесла, – так же испуганно ответила Кира. – Право слово, понесла, чую.
Андрейка тоненько ойкнул.
– А и хорошо! – Кикимора вдруг улыбнулась и часто заморгала. – Не все же сухой веточкой оставаться. Рожу кикиморушку махонькую, Ондриянкой прозову, воспитаю. Али жировичка рожу? – добавила она в сомнении.
Андрейка припомнил, что когда-то папаша ему рассказывал. И тоже, как и Кира, прислушался к себе. Сердце застучало часто-часто.
– Кикиморушку родишь, – уверенно сказал он. – А я жировичка на свет произведу.
– Ты? – засмеялась Кирушка.
– Я, а то кто же, – важно подтвердил Андрейка. – Ты что ж, не знаешь? Мы так и плодимся: сойдешься с кем-нибудь, и того… Можно и наследника породить. Как-то родитель мудрено это втолковывал, не упомню уж… Слов длинных не люблю… генез какой-то… В общем, от живота отделится.