Бестия
Шрифт:
— Когда это будет?
— Скоро. На следующей неделе или еще через неделю.
— Только «думает подарить»?
— Я говорю то, что она сказала, а она сказала точно так.
— Миссис Гаррисон, не могли бы вы составить список пропавших драгоценностей?
Кивнув, она с грохотом задвинула ящик.
— Подумать, еще вчера я была здесь и убирала комнату, по вторникам я всегда убираю спальни, и она, Дэвина, вошла и так радостно заговорила о поездке во Францию вместе с Харви и о какой-то программе на французском телевидении, очень важной программе о ее новой книге. Понятно, по-французски
— Как вы думаете, что произошло здесь вчера вечером?
Она спускалась впереди него по лестнице.
— Я? Откуда мне знать?
— Но вы что-то предполагаете? Вы знаете дом, и вы знали этих людей. Мне было бы интересно узнать, что вы думаете.
Внизу они заметили большую кошку такого цвета, который Берден назвал бы «голубой-авиа». Выйдя из двери напротив, кошка не спеша шла по коридору. Увидев их, она остановилась, глаза ее расширились, уши прижались к голове, а плотная дымчатая шерсть начала вставать дыбом, пока кошка не превратилась в большой пушистый шар. Отважное создание вело себя так, словно ему угрожают охотники или опасный хищник.
— Не валяй дурака, Куини, — ласково сказала Бренда. — А то ты не знаешь, что, пока я здесь, он тебя не тронет!
Берден даже немного смутился.
— Там, на задней лестнице, тебя ждет куриная печенка.
Взмахнув хвостом, кошка убежала. Бренда Гаррисон последовала за ней, открыв дверь, куда Берден еще не заходил, затем они прошли по коридору и оказались в залитой солнцем оранжерее. В ней было тепло, как летом. Берден помнил, что накануне ночью уже побывал здесь. Днем все выглядело по-другому. Оранжерея представляла собой застекленное помещение со сферической крышей, выходившее в центр террасы, где он недавно стоял, глядя на лужайку и дальний лес.
Запах гиацинтов чувствовался сильнее, сладкий и одуряющий. Нарциссы раскрыли белые лепестки, подставив солнцу оранжевые венчики. Воздух был теплый и ощутимо влажный, насыщенный ароматами, такой, какой бывает в лесу сразу после дождя.
— Она не разрешала мне иметь дома животных, — неожиданно произнесла Бренда.
— Простите, не понял.
— Дэвина. Я говорю, что ее трудно было понять, все мы были равны — так она говорила, а животных мне держать не разрешала. Я бы завела собаку. «Заведите хомяка, Бренда, или птичку», скажет. Но мне это не по духу. Держать птиц в клетках жестоко, как, по-вашему?
— Да, я бы не смог, — ответил Берден.
— Одному Богу известно, что с нами теперь станет, со мной и с Кеном. У нас ведь другого дома нет. А цены на недвижимость такие, что о покупке и думать нечего, смешно, правда? Дэвина говорила, что дом, в котором мы живем, наш навсегда, но когда все будет закончено, то окажется, что он часть усадьбы.
Она нагнулась и подняла с пола засохший лист. Лицо ее выражало смущение и задумчивость.
— Нелегко все начинать сначала. Я знаю, что не выгляжу на свои годы, все так говорят, но, когда все закончится, мы ведь не станем моложе, ни я, ни Кен.
— Вы хотели рассказать, что, по-вашему, произошло вчера вечером.
Бренда вздохнула.
— Что произошло? Ну что происходит в таких случаях? Это ведь не первый, верно? Они пробрались в дом и поднялись наверх, они знали
— Возможно.
— А что еще? — произнесла она так, словно никаких сомнений быть не может. И тут же, удивив его, очень живо: — Теперь я смогу завести собаку. Что бы с нами ни случилось, никто не может мне запретить завести собаку, верно?
Берден вернулся в зал и задумчиво посмотрел на лестницу. И чем больше он думал, тем меньше находил логики в том, что произошло.
Пропали драгоценности. Они могли быть очень дорогими, даже стоить сто тысяч фунтов, но убивать за это трех человек и пытаться убить четвертого? Берден пожал плечами. Он знал, что людей убивают и за пятьдесят пенсов: столько стоит рюмка спиртного.
Все еще испытывая некоторый дискомфорт при воспоминании о своем выступлении по телевидению,
Уэксфорд тем не менее внутренне радовался, что ему удалось дать минимум информации о Дэйзи Флори. Он больше не относился к телевидению как к чему-то загадочному и пугающему. Он начинал привыкать. Третий или четвертый раз он выступал перед камерой и, хотя не мог сказать, что не замечал ее, но, по крайней мере, чувствовал себя уверенно.
Беспокоило лишь одно: выступление никак или почти никак не было связано с убийствами в Тэнкред-хаусе. Что, на его взгляд, произойдет быстрее: поимка совершивших преступление в Тэнкред-хаусе или виновных в убийстве в банке? Он ответил, что уверен: оба преступления будут раскрыты и стрелявший в сержанта Мартина пойман, так же как и преступники, проникшие в Тэнкред-хаус. При этом на лице задавшего вопрос появилась легкая улыбка, но Уэксфорд, стараясь сохранить спокойствие, не обратил на нее внимания.
Этот вопрос задал ему не «забойный» корреспондент одной из общенациональных газет, представители которых находились в зале, а репортер «Кингсмаркхэм курьер», очень молодой темноволосый человек, довольно красивый, и держался он вызывающе. Он говорил как выпускник частной привилегированной школы, без намека на лондонский или местный акцент.
— Инспектор, со времени убийства в банке прошел уже год.
— Десять месяцев, — ответил Уэксфорд.
— Статистикой установлено, что чем дольше идет следствие, тем меньше вероятность…
Тут Уэксфорд сделал знак поднявшей руку журналистке, и ее вопрос заглушил слова репортера «Кингсмаркхэм курьер». А как себя чувствует мисс Флори? Дэвина, или Дэйзи? Они ей звонили?
На этом этапе Уэксфорд хотел как можно меньше говорить о Дэйзи. Он ответил, что она находится в палате интенсивной терапии, что в тот момент было вполне вероятным, а потому — правдой, что состояние ее стабильное, но пока серьезное. Она потеряла много крови. Этого ему никто не говорил, но это тоже было правдой. Журналистка спросила, числится ли девушка в списке лиц, чья жизнь находится под угрозой, и Уэксфорд ответил, что ни в одной больнице такого списка нет и, насколько ему известно, никогда не было.