Бесы 3.0
Шрифт:
Оливий
150 рублей, как 150 этажей…
Табло автомата пригородных железнодорожных касс застыло на цифре 150. Оливину не хватало пяти рублей. Это означало, что придётся ехать не на скоростном экспрессе «РЭКС», а на обычной электричке. Оливин ненавидел обычные электрички. Запах перегара и пота, который там стоял, вызывал у него рвотный рефлекс. Впрочем, даже если запах отсутствовал, его всё равно подташнивало.
– Одолжить пятачок? – услышал он вдруг за спиной.
Обернувшись
– Махаллат, чтоб тебя!.. Сколько раз повторять – выходи на час раньше. Нас могут увидеть вместе!
– Надоела мне эта корпоративная конспирация. Что за детский сад? Андрюш…
– Прекрати, – зашипел Оливин. – Прекрати называть меня по имени. Ты знаешь правила…
– А ночью всё было не по правилам, – девушка прижалась к нему крепко-накрепко. – Ой как не по правилам всё было.
– Это не повод нарушать дисциплину. С этого всё и начинается…
Монахова отпрянула.
– Дурак ты, Оливин!
Девушка нажала на клавишу «пуск», и из автоматической кассы вылез билет.
– Поедем на обычной электричке, – решительно сказала она, запуская в автомат свою порцию мелочи. – Я тоже на мели. Хорошо, что сегодня зарплата – будет, чем за «мерина» проставиться.
– Кстати, а где он?
– Всё еще в автосалоне, где-то на Каширке. Вечером заберу.
– А у тебя права-то есть?
– Шутишь, пять лет назад получила.
– Пять? А сколько ж тебе?
– Зайди в отдел кадров, анкету прочитай! – ответила девушка и проскочила за турникет.
Через пару минут оба стояли в тамбуре пригородного электропоезда и наблюдали за тем, как пара алкашей пытается отжать на ходу двери, чтобы выпустить из тамбура табачный дым от своих вонючих самокруток.
– Может, в вагон пройдём, – предложила Монахова.
– Надо привыкать, – давясь от едкого дыма, ответил Оливин. – Завтра идём на «Серп и Молот». Считай, что у нас сейчас тренировка.
– На «Серпе» таких чудиков не встретишь, там всё цивильно! – усмехнулась Монахова.
Чудики кинули презрительный взгляд в сторону своих соседей по тамбуру и, задымив самокрутками ещё сильней, продолжили попытки отжать дверь.
– А кто там на «Серпе» сейчас главный? – спросил Оливин.
– Некто Гарин Данила Сергеевич.
– Кто это?
– Двадцатилетний пацан, зять Иосифа Раппапорта. Он в нашем «Мордоре» живёт, в башне «Меркурий», в пентхаусе.
– И как, справляется?
– На заводе жесть. Тридцать процентов сократили. Сначала работяг, потом среднее звено. На очереди новая волна сокращений. Нас как раз пригласили, чтоб прокачать мозги оставшимся «белым воротничкам» на тему нематериальной мотивации, оптимизации и всё такое…
– Развлечёмся!..
Глаз Оливина горел. Щеки покрылись
– Слушайте меня, бандерлоги! Подойдите ближе, ближе, я сказал…
Оливин обожал повторять эту фразу удава Каа из «Маугли». Ему нравилось управлять и манипулировать аудиторией, он получал от этого какое-то животное наслаждение.
Впрочем, не все были согласны с его управленческой стратегией. Один из бомжей вдруг оторвался от попытки отжать дверь и спросил:
– Эй, слышь, ботан, ты кого бандерлогом назвал?
От такого развития сюжета Оливин как-то вдруг замер, побледнел, прижался к холодному тамбурному металлу. Засунув руки в карманы, он молча наблюдал, как к нему приближается дымяще-смердящая угроза.
Монахова попятилась назад, к противоположной двери, испуганно шепча:
– Только не это… Только не это…
– Так кто бандерлоги? За базар ответишь? – наступал бомж.
– Это он не про вас. Это такая фраза из мультика, – попыталась вступиться Монахова.
– Не парься, пигалица. Знаю всё про фразу. И про таких хмырей, как он, знаю. Меня из-за такого с работы выперли.
Бомж выбросил свою самокрутку на пол и ухватил Оливина за грудки.
– Только без рук, пожалуйста! – взмолилась Монахова.
Она была сильно испугана. И боялась вовсе не за Оливина.
Второй бомж, видимо, уловив волну, буркнул:
– Валентиныч, отстань от парня! Видишь, он в штаны наложил.
Воинственный бомж чуть умерил свой пыл. Отпустив Оливина, он снисходительно произнёс:
– Ладно, ботан, живи. Дверь отжать помоги.
– Обязательно, – прошипел в ответ ботан и, вынув руки из карманов, резко ударил бомжа по ушам.
Тот как-то глухо всхлипнул, стал было осаживаться, но неожиданно ловкие и сильные руки ботана остановили падение. Оливин подхватил падающего, прислонил его одной рукой к тамбурной перегородке, а второй рукой стал бить того по лицу. Неспешно, размеренно и очень точно, так что захлебывающийся от смеси крови и собственных зубов бомж даже кричать не мог, лишь что-то булькал в ответ.
– Андрей, прекрати, – шептала Монахова, но шептала неуверенно и робко, словно зная: кровавый спектакль закончится, только если занавес решит закрыть сам режиссёр.
Когда тушка бомжа окончательно обмякла, а лицо превратилось в кровавое месиво, Оливин приподнял того над полом и швырнул в сторону.
Второй бомж со страха так рванул одну из дверей, что та вдруг зашипела, резко распахнулась и тело некогда воинственного приятеля быстро, юрко и почти бесшумно проскользнуло в проём.
Примерно с минуту тамбурная троица растерянно смотрела то на открытую дверь, то друг на друга.