Бесы пустыни
Шрифт:
Он сопровождал его в пути по Сахаре. По дороге снова допытывался: «Было бы правильней, чтоб ты рассказал мне о лабиринте во тьме. Как это жерло устроено? Оно — страшное, да? Скажи мне: почему путники предпочитают оставаться там навсегда? Почему от них нет вестей оттуда? Почему они скрывают от нас условия их небытия? Почему они не позволяют нам познать ход судьбы? Почему ничего не разрешают нам узнать и усложняют тайнопись, наводят тьму на все их непонятное тут небытие? Чего они множат наше горе? Почему? Почему?!» Горный баран был удручен. Он замедлил движение. Печаль заволокла блеск его медовых глаз. Маленькая слезинка выступила на его правом глазу. Повисела на длинных ресницах и пропала в солнечном луче, как капля росы. Спутник и не заметил, как разрыдался, словно отрешенный…
Дервиш вернулся к своему допросу: «Главное, не беспокойся. Мне ведомо, что немота есть возмездие за увиденное. Я знаю, что немощь немоты есть плата того, кто обрел образ. Я знаю, ты будешь нем всю жизнь. Не бойся. Эту цену платит всякий, кто чтит небытие. Стирание памяти — удел всех живых тварей. Утрата памяти и пресечение речи. Это уловка для того, чтобы отрезать живым тварям путь к болтовне. Если бы не эта премудрость, исчезло бы чудо и Неведомое перестало бы быть таковым. Если бы не стирание, не немота и бессловесность, мы никогда бы не обнаружили тайны в Сахаре. Если бы тайна была раскрыта и познана, планета перевернулась бы, сокровенное явилось на свет, нарушилось равновесие и исчез покой. И дабы не воцарилась анархия, не улетела земля прочь на крыльях, не свалилось небо на землю, надо терпеливо сносить наказание. Терпи эту немоту, это стирание бывшего. Ты обещаешь мне терпеть расплату?»
Жало солнца полезло вверх.
Они ускорили шаг. Оба спешили. Гордые вершины со своими пепельными концами и вечной торжественностью становились все ярче и отчетливей. Дервиш, не прекращая гонку, прокричал: «В сердце моем — тайна об узком пути возрождения. Я не открою ее тебе, чтобы
Белки глаз горного барана удивленно блеснули, и дервиш понял что сердце его спутника преисполнилось радости.
Джим. Плач по людям риска
Он взял ее птицей. Он взял ее пением. Если бы не привязанность людей Сахары к поэзии и музыке, султану не удалось бы завладеть ее сердцем. Перед пением сахарцы были бессильны. Страсть сахарских женщин к этому святому отрешению, вот что дало ему власть над ней над ее сердцем, позволило овладеть скрытой в ее груди певчей птицей. Эта неведомая страсть, пылкая и безумная, не позволяла затухнуть его горящей головешке, проистекавшей от эфиопских корней, даже распаляла его жар, доводила до безумия. Горячность абиссинской крови усиливала ее привязанность к поэзии и… к самой любви. Скромность сдерживает норов птицы, скованной в груди коренной жительницы Сахары, однако эфиопская кровь, текущая в ее жилах, вот что сделало из нее этакий дерзкий гибрид, который превратился в предмет разговоров по всей центральной Сахаре, источник эмоционального всплеска, заставивший ее спуститься с небес султаната и своего положения эмиры, чтобы полюбить заурядного пастуха из числа вассалов, жившего в пещерах и на вершинах гор. Шейхи города Вау относили эту рискованную авантюру ко странности всего ее поведения, а знатные люди племени, которые были не в состоянии преодолеть своей давней вражды к неграм из джунглей, связывали причину с помешательством и слабоумием, которыми в принципе отличаются все рабы. Дело дошло до того, что они отвергали ее связь с Удадом и видели во всем деле отвержения Ухи предательство по отношению ко всему благородному люду и говорили так: «Однако же, чего еще можно желать от подозрительной женщины, в жилах которой течет негритянская кровь? Действительно, яблоко от яблони недалеко падает!» Они явились к султану и попытались настроить его против нее, однако он их осадил. До нее дошло, что не может побуждать ее поступать против воли во исполнение обещания, данного им султану Урагу незадолго до расставания, и он не нарушит клятвы, дабы не тешить живых в ущерб почившим. Некоторые из слуг рассказали ей, что он приказал заколоть жертвенных животных и приготовить пир для знатной к нему делегации, чтобы заставить их послушаться. Прислонился к стене и бодрствовал ночь напролет, рассказывая им всякие мудрости, по его словам, заимствованные из древней Анги, и прочие занимательные истории о власти женщины Аира и давнем ее достойном положении, пока не пришел к утверждению о преклонении их мужей перед этим загадочным существом, занимающим положение высокое наряду с богами. Он не преминул им напомнить, что почерпнул эти премудрости из наследия предков, которое забыли люди Азаггара (Азгера?), поскольку ввергли себя в противостояние с шакальим племенем Бану Ава и совершили ряд набегов на жителей джунглей. Одна образованная рабыня передала ей, что он буквально сказал следующее: «А знают ли почтенные представители знати, почему они лицезрят меня без жены? Знают ли благородные, почему не подставил я себя под бремя сего священного существа? Потому что владею я тайной, которой не знают глупцы, которые рискнули пойти на такой шаг. Я знаю, что долг повелевает мужчине, принявшему решение связать свою судьбу с женщиной, отдать ей всю душу, посвятить ей одной все существование, преклоняться перед ней, услуживать ей, опекать ее, витая вокруг нее, словно мотылек вблизи огня. Потому что эта сотворенная богиня накажет его самым суровым наказанием, если он так не будет поступать. Все его благополучие сгинет, и пожрет его пламя. Будет бедствовать и не найдет в жизни ни вкуса, ни смысла. И вот когда я не обнаружил в душе своей решимости предать ей всю свою душу, то пришел к мысли избежать этого и заняться попросту торговлей. Торговля — игра полегче, чем риск с женщиной. Ты можешь проиграть сделку в торговле, и даже несколько сделок, однако ты в силах вернуть убыток и прибыли свои умножить. А вот с женщиной утрата произойдет лишь однажды. Поверьте мне, это будет в первый и последний раз». Она тогда посмеялась над его таким рыцарством и такой проницательностью, ее, конечно, удивил такой взгляд на загадочное женское естество, ей понравилось, как он называет женщину, она поняла, почему в ее присутствии он опасается толковать все свои мнения и взгляды. Она поняла, что его приверженность конституции семейной скромности — не единственная причина тому, что избегает он рассуждений о жизни, женщине, торговле. Султан скрывал здесь тайну побольше, свой обширный опыт, которым не владела она, в принципе не ведавшая еще очень многого из его жизни.
Мудрое его противостояние жалобе знати было официальным вердиктом, разъяснившим ей свободу выбора. Этот выбор сковывал ей руки совсем иным образом. Он связывал ее прегрешениями, о которых знала вся Сахара, она должна была быть привилегией для знатных, оковой на шее свободных. Рабы были намного мудрее, когда выбрали рабство и сдались недоузкам приказа господ. А господа оказались во сто крат глупее, потому что возрадовались обретению недоуздков приказа и попались на удочку обмана. Никто не представлял всей сложности управления поводками и суровости узкого пути свободы, пока не разразится трагедия и не грянет конец времен. Выбор также ввел ее в заблуждение и испортил ей жизнь. И если удалось этому мариду разрушить жизнь самого сильного из рыцарей и подтолкнуть самого заносчивого из господ к гибели, то как ему было не испортить жизни одинокой осиротелой женщине, переселенке в страну чужаков, от которой отвернулся опекун, предоставив ее на волю превратностям судьбы по этому самому принципу свободы выбора? Эта свобода заставила ее полюбить в Ухе его благородство и гордость, почитание традиций, и в то же время полюбить в Удаде его душу, страсть к песням, любовь к горным вершинам. Поскольку она желала слышать в Ухе сердце Удада, желала с той же страстью, чтобы Удад был в облике Ухи, чтобы сердце Удада билось в груди Ухи. Таким решением было бы достигнуто совершенство. Так возникло бы Прекрасное, миф, древний символ Сахары, олицетворение мужества, рыцарства, героизма. Ее нерешительность, колебания в выборе между ними двумя, что казалось людям позорным и оскорбительным, были плодами такого взгляда на жизнь. Так она видела их обоих. Так она их любила. Так она связала и переплела их в одно целое, они стали в ее глазах одним мужчиной, единственным возлюбленным, один дополнял другого. Если бы не эта дерзость, которую она распознала только теперь — это был миф, безобразие и ересь, сотворенные превратным выбором, то она бы не овдовела вот так, вовсе не повеселившись, она бы не понесла утрату, прежде чем что-нибудь обрести. И если бы султан всерьез занялся ведением ее дел, как и следовало опекуну, если бы он произвел выбор, как избирает всякий господин раба для принадлежащей ему рабыни, то не произошло бы ничего трагического, дело бы на том и закончилось. Она вспомнила пророчество дервиша, когда он предупреждал ее об опасности, о риске расколоть свое сердце, разделить его на два сосуда одновременно. Сердце не вынесет посвящения двум возлюбленным. Грех делить душу на две половинки, даже если обе из них были торжественно обещаны двум богам, двум кумирам. Она пренебрегла пророчеством и понесла расплату: проиграла пари.
Глава 11. Судьба
«Есть одна вещь посильнее самих богов: судьба!»
Ответ дельфийского оракула на вопрос царя Креза.
Геродот, «История»
1
Абен выделялась среди всех. Старуха-хауса отличалась в детстве от всех окружавших ее. Она продолжала хранить в сердце свои особые воспоминания, эта мудрая кормилица. Мать обращалась к негритянке с прохладцей, иногда даже грубо и черство. В сердце своем она не могла стереть то впечатление, так же как не была в состоянии по сей день простить ей жестокость, несмотря на все попытки Абен смягчить отношения и восполнить утраченную нежность материнства. Причина не была для нее тайной даже в пору раннего детства, потому что нашептывания любопытных назойливых рабынь оттиснули в ее груди причины необоснованных извинений матери. Она часто слышала, как они перешептываются о том, что эфиопка намеревалась одарить покойного султана плодом — мальчиком, который смог бы помочь ей завладеть сердцем султана и захватить власть. Она, как и все эфиопки
Отношение отца к девочке было намного нежнее. Несмотря на непрекращавшиеся во дворце сплетни и пересуды, обвинявшие его в том, что он поднял оружие и вероломно предал своего дядю, она ни единого дня не верила этим слухам. Теплота, как и прежде, связывала их вместе. Но все же отец был султаном. И Абен сказала ей, что умной девочке, эмире, следовало бы повлиять на чувства отца, поскольку он был султаном. Дети султанов не в праве ожидать слишком большого внимания — отцам на это не хватает времени, раз они облечены властью. Отцовство и султанат трудно сходятся вместе. Так наставляла ее кормилица. Воспоминания детства оживить трудно, если худая старуха с проваленными щеками не будет обладать львиной их долей. Она не нашла ни отца, ни матери — обнаружила старуху из Кано, которая обучила ее чужому непонятному языку. Она обучила ее не только языку негров хауса, но и языку туарегов тамахак, и даже языку эфиопов — амхарскому. Она учила ее языкам так, как учила ее жизни. Говорила, есть тайная жизнь в каждом из наречий, и кто обучился одному языку, прожил одну жизнь, а кто знает три языка — живет трижды. Она также говорила, что язык открывает мир. И Женщина — первая, кто нуждается в открытой голове и широком взгляде, чтобы использовать это для устройства собственной судьбы. Она не забыла, как та брала ее за руку и усаживалась потом с ней на заднем дворе любоваться поздним утренним солнцем в зимние дни. Она приносила масла, благовония и прогретый пепел, начиная обряды с волосами. Мыла их теплой водой. Заботливо расчесывала. Распускала и высушивала на солнце, затем покрывала их пеплом и опять мыла теплой водой. Высушивала, оставляла впитывать утренние лучи. На последней стадии натягивала и начинала пропитывать маслами и препаратами из растений, чтобы заплести потом в длинные тонкие косы, с обеих сторон обвивавшие ей лицо. Потом обращалась к затылку, обвивая шею сзади. Поначалу эти занятия раздражали ее, она пыталась противиться, бунтовала. Однако мудрая Абен сообщила ей, что женской особи следует красоваться и причесывать свои волосы, наслаждаться их красотой, раз уж судьбе было угодно сотворить ее женщиной. Она, бывало, плела во время работы не только косы, но и всякие увлекательные истории и сказки, и по ходу времени, по мере подрастания, она постепенно спускалась с небес прошлого, приближаясь к ценностям земным, к настоящему. Она рассказывала ей, как ведут себя женщины умные и женщины глупые. Один день она целиком посвящала поведению глупой женщины, а следующий был весь отведен рассказам о поведении женщины умной. Во всех своих воспитательных повестях она стремилась добиться результата, она объявляла его в конце и долго еще продолжала напоминать о нем впоследствии.
Говорила: «Мужчина — удел женщины. Не может быть у женщины иной цели в жизни, кроме него. Все женщины, что искали и добивались чего-то иного, иной цели, иной тайны, даром потратили свою жизнь и пропали. Аллах ничего не создавал на этом свете без смысла. И когда он сотворил женщину в виде прекрасного создания, он предопределил для мужчины сорвать сей плод. А плод ведь увянет и угаснет, пропадет с концами, если не сорвать его в пору урожая. Умная женщина — та, что готовит себя к тому, чтобы ее сорвали. Настоящая женщина — та, что прихорашивается и украшает себя, чтобы быть красивей и привлекательней, в соответствии с законом бытия и осуществляя волю Аллаха. Поэтому женщина умная постоянно счастлива. А другая женщина, несчастная и убогая, просто глупое существо, раз искала и добивалась в этой жизни чего-то иного, кроме мужчины». Абен не переставая занималась выстраиванием мужчины в виде кумира для женщин, даже божества, однако она продвигала и другую идею, более увлекательную. Сказала ей, что женщина создана быть собственностью для всех мужчин, или, точнее, мужчин, которые созданы стать владением женщины. Умная женщина повинуется Аллаху и следует законам бытия, она стремится завладеть как можно большей добычей среди мужчин. И наоборот, женщина глупая, слабая, убогая, она всегда довольствуется одним мужем и на этом всегда останавливается. Эта женщина — несчастна, потому что стоит на пороге конца, потому посвящение жизни и предоставление себя полностью одному мужу есть опасный и опрометчивый шаг, большой риск, способный перевернуть всю женскую жизнь. Подлинная женщина обязана быть хитроумной лисой, прячущейся в семь нор, так что, если будет загнана в одну, проберется тайным подземельем в другую, во вторую свою нору, а будет ей грозить новая опасность, так она прыгнет в третью дверь в своем лабиринте. Женщине следует заботиться о себе, как это делает всякая лиса. Женщине следует подражать кочевнику Сахары, который не отправится в путь, не зная, где на этом пути расположен колодец, источник его жизни. Один колодец — угроза для жизни женщины. Ей необходимо иметь несколько источников воды в путешествии по Сахаре, в путешествии жизни. Непременно надо иметь хотя бы два, это самая минимальная гарантия. И женщина не прибегает к этой мудрой уловке, просто удовлетворяя свое естество, бегая за мужами, это необходимо ей, чтобы защититься от переменчивого нрава мужчин. Женщина, которая хочет защитить себя, вовсе не должна доверять мужчине. Ей следует любить его, ласкать его, заботиться о нем как о большом ребенке, однако ей надо знать, она проиграет пари в тот момент, когда всецело ему доверится. Доверие — ценное сокровище, не следует вкладывать его в ладошку ребенка, даже если он претендует быть мужчиной. И женщина никогда не узнает, почему этим несчастным детям (которых мы называем мужами) нравится предавать это доверие, потому что они и сами не знают этому причины. Большинство полагает, что это происходит в ответ на неведомый зов, призывающий их к освобождению от пут, внушающий им, что в данном поступке — прямой путь к Вау, которого нигде не существует, ни в Сахаре, ни на небесах. Она сказала ей, что Вау существует лишь в их воображении, в уме. Вау, по ее мнению, есть порождение детского мышления, детское озорство. Вся их тоска по этому оазису, их неистовые поиски его прямо указывают на то, что все мужчины Сахары — большие дети, несчастные младенцы. Женщине необходимо взять все их дела в свои руки, заботиться о них, как всякая мудрая и милосердная мать. Ребенок пропадет, если мать не будет следить за ним и не остановит его у порога опасных вольностей. Поиски Вау — одна из таких вольностей, предательство доверия, снятие с себя ответственности за долг перед женщиной, вторая авантюра, более опасная опрометчивость, цену за которую заплатит женщина: глупая женщина. А умная — бесовка, которая думает, выхватывает оружие искусства и хитрости, чтобы…
Здесь ее тонкие бойкие пальчики останавливались, прекращали игру с волосами, гладить их, стягивать пряди. Она указательным пальцем приподнимала, обращала к себе запрокинутую головку и пристально вглядывалась своими устрашающе красными глазами в глаза ребенка, приготавливаясь к наставлению. Предложение она заканчивала значительно и загадочно: «…чтобы связать несчастного ребенка, чтобы сохранить ветреного мужа двумя способами, двумя…» Она хлопала кулачком ей по макушке и подскакивала на ноги с легкостью, не соответствующей ее возрасту и хлопала ладонью по правому бедру трижды, последовательно, прежде чем успокаивалась и усаживалась вновь. Заканчивала: «Голова да ляжка для мужчин ловушка. С головой да ляжкой женщина в состоянии воспитать несчастного ребенка, рискового мужа. Эта западня послужит против его риска да вероломства». Однако время от времени она возвращалась к разговору о запасном пути, о втором колодце, о завладении другими мужчинами. В хитрости она видела бдительность и готовность, скрытый дар, который женщина использует, когда придет срок.
В начале девочка прослушивала все эти поучения с детским равнодушием. Затем стала проявлять интерес, удивлялась и улыбалась. А когда ощутила и осознала в себе женственность, когда зад ее округлился и подросли груди, она принялась тосковать, пробудилось желание, она уже внимала речам с удовольствием девы, повзрослевшей, распустившейся, страстно желающей понять загадку жизни и мужчин… Пока не вмешался один мужчина из приближенных, чтобы раскрыть ей глаза на иной коридор, весь окутанный тьмою. Он занимался складами, отвечал за снабжение. Роста был высокого, худощав, носил белую чалму и бережно следил за ее чистотой. Одна нога была хромая, он волочил ее, а повреждена она была отравленной стрелой в одном из сражений с людьми джунглей, когда был он воином в войске султана. Говорили, что военный его талант приближался к способностям султана, и тот призвал его к себе, вручил ему ключи от складов и магазинов, чтобы заведовать снабжением дворца. Звали его Додо, однако султан баловал его и называл «имнукаль»[180] (эмир на языке туарегов) — в знак своей симпатии и уважения к его рыцарскому прошлому. Имнукаль однажды явился к ней, взял ее за руку, отвел в уголок. Абен только что закончила читать ей удивительный урок, как вызволить злого ребенка из пут мерзкой болезни (ей нравилось порою характеризовать мужчину как «злого ребенка», а не просто «несчастного»). Этим недугом, говорила она, страдают все мужчины, — это было отвратительное заблуждение, причинявшее столько горя женщине, недуг звался заблуждением свободы. Сейчас она не отрицает — урок был превосходен. Однако Имнукаль предупредил ее, что поучения старухи опасны, он сказал, что все, чему она научила ее, есть учение магов. А когда она спросила его, что это за учение магов, он ответил второпях, словно боясь быть услышанным какими-нибудь шпионами: «Они веруют в золото, а не в бога. Весь их закон — золотая пыль, а не Коран». Именно это замечание раскрыло ей глаза на противоборство во дворце между слугами-мусульманами и прочими, принимающими языческую веру магов. Борьба все усиливалась, всякий раз, когда султан прибегал к займам в виде мешочков золотого песка у вождей джунглей, чтобы оживить торговую деятельность в султанате.