Бесы в погонах
Шрифт:
– Ты с моим зятьком, случаем, не знаешься? А то он тоже заладил в последнее время: «Переводитесь, папа, в Москву, здесь делать нечего; никаких перспектив для семейного бизнеса…» Да какой там, на хрен, бизнес?! У меня на Волге половина жизни прошла!
Священник пожал плечами. Некоторое время они молчали, разглядывая один другого, но Иван Семенович сдался первым.
– Ладно! – устало махнул он рукой. – Если ты меня обманул и просто подставить хочешь, я это все равно узнаю. Раньше, чем ты скажешь «ой». А теперь иди.
– Я ничего не услышал насчет Мальцева, Пасюка и Якубова, – и не подумал вставать с места отец Василий.
Губернатор непонимающе вытаращился, а потом хмыкнул:
– А-а… эти… Ладно, я скажу, чтобы все замяли.
– И еще… самое важное… – тихо произнес и медленно поднялся со стула отец Василий.
Губернатор перестал дышать, побледнел и тоже медленно, как при замедленной съемке, привстал.
– Вы бы, Иван Семенович, в церковь сходили… Пора о душе подумать, давно пора…
Молодых обвенчал он лично. Катерину, судя по ее бледненькому виду, уже подташнивало, но в целом все прошло вполне благопристойно. А потом отец Василий сел рядом с сияющим майором Пасюком в одну из предоставленных стороной
– Но Санька-то каков молодец! – все восхищался и восхищался до срока принявший Макарыч. – Оф-фи-цер-р!
Как будто лишь офицеру могла отдаться такая красотка.
А потом был огромный, на весь двор, навес у родового гнезда Якубовых в самом сердце «Шанхая», аккуратно демонтированные четыре секции бетонного забора, чтобы многочисленные гости могли беспрепятственно выходить на улицу, очищать желудки и столь же беспрепятственно возвращаться. Были тосты, водка, четыре пьяные драки в течение одного часа и сердечное, со слезами на глазах и дополнительными дозами спиртного примирение… Всего не упомнишь.
Но кое-что отец Василий запомнил хорошо.
– Слышь, Андрюха! – пьяно обнимал Макарыча за толстую потную шею Роман Григорьевич. – Тут, короче, один мужик, конкурент мой, короче, ну, в натуре, оборзел мужик. Надо на место поставить.
– Сделаем, Рома, – кивнул Макарыч. – Без базара. Дело-то семейное…
Отец Василий поставил недопитую рюмку на стол и потихоньку вышел из-за стола. Пора было уходить. Все шло, как и прежде: мир двигался своей дорогой, а служитель создавшего этот мир господа – своей.